Женщина с мужчиной и снова с женщиной

Когда мы зашли, сели, заказали, а потом с нескрываемым удовольствием смотрели, как жадно Жека подбирает кусочки с тарелки и как разглаживаются черты ее лица, как будто сходит заморозка, какими осмысленными становятся ее взгляд и речь, – мы, честное слово, были тогда счастливы с Инфантом. Глядели на Жеку, переглядывались между собой – и были счастливы. А потом с наслаждением заказали ей дюжий десерт, да еще двойной капуччино.

– Ой, мальчики, – посмотрела она на нас, как будто родилась заново. – Как хорошо все же. Все хорошо. Просто дышать хорошо, на улицу смотреть, еду глотать, кофе это – все хорошо. Ой, спасибо вам, что вытянули, что не дали пропасть вконец.

И тут, вглядываясь в радостные Жекины глаза, я понял, что ее хвостик пусть и неуверенно, пусть едва-едва, но наконец-то совершил первое за долгое время вилятельное движение. Хоть и мешало ему жесткое сиденье стула.

– Жек, но все же с тебя рассказ. Нам подробности лесбиянства очень любопытны, – вернул я ее к недавнему прошлому. – Потому что хотя мы в кино и видели не раз, но вот как все в реальной жизни – для нас все равно загадка. Самое непонятное, скажи, там обоюдно или односторонне, и если односторонне, как стороны выбираются, по какому правилу? Кто кого вальсирует, иными словами?

– Да, расскажи о правилах, – задышал громче обычного Инфант.

– А можно еще десерта? – попросила Жека, тоже совершенно счастливая, тоже разморенная прелестью жизни.

– Да запросто, – подозвал я девушку официантку, и мы заказали Жеке все, что она хотела.

– По-разному бывает, – призналась она. – Иногда так, иногда по-другому, нет никаких правил.

– И инструкций тоже нет? – недоверчиво переспросил Инфант.

– Все по вдохновению, – ответила Жека и тоже вдохновенно проглотила нежный кусочек тирамизу.

– Почти как у нас, – согласился Инфант. – А как тогда со взаимным оргазмом происходит?

– Иногда бывает, что удается попасть. Но очень редко, чаще промахиваемся, – выдал еще одну порцию разведданных благополучно вернувшийся на родину резидент.

– Надо же, и здесь почти как у нас, – снова удивился Инфант.

– И все же, друг мой Жека, – задумчиво произнес я, – есть много в вашем лесбиянском мире, что непонятно нашим мудрецам.

– Да, да, я тоже вообще многого не понимаю… – поддержал меня Инфант.

И тут Жека пустилась в подробные пояснения. А мы слушали, как завороженные, рассказ очевидца и все подкупали ей новые десерты один за другим.

– Да, – сознался Инфант, когда Жека уже не могла больше впихивать в себя жирную сладость. – А я-то все по-другому представлял. Значит, врут нам в натурных кинематографических съемках, приукрашивают, не раскрывают реальных обстоятельств.

– Ты уверена, что тебя не потянет туда больше? – спросил я заботливо.

– Да нет, – откинулась на спинку стула объевшаяся Жека. – Кажется, полностью отпустило. Все-таки в мужчинах тоже своя прелесть имеется, хоть и своеобразная, несуразная. Но потому и притягивает, что от нашей сильно отличается. В конце концов, как может привлекать то, что у самой имеется в избытке? Что еще в детстве изучила в деталях? Что уже никогда не удивит? Ведь тянет к тому, что самой недоступно, что неизведано. Иначе зачем тогда люди покоряют горные вершины, летают в космос, опускаются на дно океана, рискуют собой? Разве не для того, чтобы познать новое, то, чего нет у них в обычной, земной жизни?

Мы с Инфантом переглянулись, задумались. Все же глубоко Жека копнула с дном океана. Не для нашего дневного, подпитого ланча.

– И не по той ли самой причине, – продолжала Жека, – нас тянет к другому, неизведанному гендеру? Простите, я имела в виду полу. Ведь мужчины для нас, женщин, такая же неизведанная территория, белые пятна на нашей географической карте. Неоткрытые острова в океане. Вот и тянет нас к открытиям, пускай рискованным, пускай неоправданным, бессмысленным порой… Но пока сама не исследуешь, не проверишь, ведь так и не узнаешь: есть там разумная жизнь, на этом острове, или нет? Вот и тянет нас! Особенно тех, кто от рождения любознательные. Хотя вообще-то всех тянет.

– Ну, а нас – к вам, – закивали мы с Инфантом, соглашаясь. – У нас тоже имеется здоровый интерес к тому, чего у нас самих никогда не было. Мы тоже иногда не можем побороть в себе неистребимую человеческую потребность к познанию.

– К тому же, – добавила Жека, смеясь и глазами, и губами, – если меня снова в женскую сторону поведет, то я себе всегда попутчицу найду. Я же симпатичная, а еще у меня хвостик. А они на хвостик, как пчелы на мед, слетаются, – и она снова радостно вильнула под столом своим симпатичным рудиментиком.

– Ну это понятно, кто б не слетелся? – закивали мы Жеке, соглашаясь.

– Слушай, – сказал я, – а не выпить ли нам за твое возвращение? – И мы снова подозвали официантку и выпили, когда она быстро принесла.

– Все же нам тебя не хватало, – признался я. – Дом наш был неполным без тебя, сиротливым немного.

– Какой дом? – спросила Жека.

– Наш, – пояснил я. – Наш общий, привычный дом. С возвращением тебя, Жека!

И мы снова выпили.

– Кстати, о доме, – добавил я. – Завтра поедем к Илюхе, наведаемся. Нельзя повторять ошибок, которые я с вами наделал, нельзя упускать время, нельзя оставлять его надолго с Маней. Илюху, конечно, так просто не засосет, парень он стойкий, но зачем пускать на самотек?

И они оба, Инфант с Жекой, кивнули: мол, не надо.

На следующий день, не очень ранним утром, мы звонили в дверь белобородовской квартиры, которую нам долго не открывали. Хотя привратник нам сообщил, что Илья Вадимович, жилец из квартиры номер девять, вчера в четвертом часу пришел домой с бледной на лицо девушкой и с тех пор никуда не выходил.

– Правда, у него с одним глазом что-то. Галстуком зачем-то перевязан, – заметил бдительный вахтер. И мы покачали головами в удивлении, мол, надо же, как бывает…

– Чего же он так долго не открывает? – удивился Инфант. – Ведь сторож внизу сказал про него, что он «жилец». Значит, жив еще пока. Почему же не открывает?

И мы стали стучать снова – упорно, громко, гулко. И даже ногами.

В конце концов они открыли, когда поняли, что мы просто так не уйдем. На пороге показался Илюха в плохо запахнутом халате. Косынка девушки, которой я все еще не смог дозвониться, сдвинулась с его лба резко к виску. А вот галстук по-прежнему скрывал поллица, хотя и потрепался заметно.

Узнав нас единственным бегающим глазом, исхудавший боец горячих точек не пропустил нас внутрь, а наоборот, вышел в коридор и заговорил приглушенно, мелко сбивая слова в шепотливые стайки:

– Вы зачем приехали? Все нормально, вы совершенно напрасно приехали. У меня тут все под контролем. Езжайте домой, я вам завтра всем позвоню. – И он тут же попытался заскочить назад в приоткрытую еще дверь.

Ну что сказать, он был ловкий, этот одноглазый корсар Б.Бородов. Но я был ловчее. И поэтому разом отловил его за полу развевающегося халата.

– Ан нет, – промолвил я, не пуская, пытаясь остановить его беспокойный, ерзающий взгляд своим, спокойным, усидчивым. – Дай я расскажу тебе историю об Одиссее и сиренах из серии «мифы Древней Греции». Но перед этим ты должен лекарство принять.

И я подал условный знак Инфанту. Тот тоже ловко извлек из портфеля бутылку лотосовского красного нейтрализатора и тут же налил в припасенный стаканчик.

Илюха отпил, и в его дыхании прорезалась стройность.

– Так вот, – начал я. – Одиссей был единственный, кто ухитрился услышать пение сирен и не броситься в бурлящую между рифов воду на верную смерть. Он приказал матросам законопатить друг другу уши воском, а его самого привязать к мачте. И как бы он ни бился, ни умолял его развязать – не развязывать. Так он и оказался единственным, кто слышал сирен и уцелел.

Я подождал, пока Илюха сделает еще один лекарственный глоток.

– Вот вы все втроем и выжили, – провел я очевидную параллель между мифами и реальностью, – только потому, что я и есть тот самый матрос с законопаченными ушами.

– Почему только с ушами? – не понял метафору Инфант. А может, понял, просто снова чудил немного.

– Давай, Б.Б., – обратился я к Илюхе, – открывай окошко, дай сирене улететь восвояси. Пусть поет свои колдовские песни у других берегов.

Илюха молчал. Потом потер ладонью впалые щеки, на которых заметно пробивалась густая темная щетина. Я не знал, слышит он меня или нет. Настолько задумчивым, глубоким, внимательным взглядом всматривался он в даль лестничной площадки. Взглядом, в который закралась печаль, а еще горечь и грусть. И что-то еще, что я пока не умел разглядеть. Может быть… сопереживание?

– Знаете, друзья, – обратился наконец к нам Илюха. – Вы никогда не задумывались над тем, что мир подло несправедлив? Что в нем бездна страданий, и горя, и потерь. Особенно в Латинской Америке. Что девяносто девять процентов всех земных богатств принадлежат только одному проценту населения. Особенно в Латинской Америке. Разве можно смотреть на это безучастно со стороны? Разве можно бездействовать, сидеть сложа руки? Пить вино, вкусно есть, вожделеть женщин, наслаждаться жизнью, в конце концов, когда столько страданий рядом. Не пора ли подняться на борьбу с несправедливостью, взять в руки оружие?

– Инфант, еще стаканчик, – скомандовал я.

– А там, в Боливии, много гор, – продолжал мечтательно Илюха. – Они укроют наш партизанский отряд, и крестьяне будут приносить свои скудные продукты, а тугие плотные боливийские крестьянки тоже будут всячески подсоблять, чем могут… Как вы думаете, борода мне пойдет? – резко сменил Б.Бородов тему радикальных мер и снова потер ладонью синеватую щетину. – Постепенно к нам будут стекаться все новые и новые добровольцы. Новые силы, здоровые умы, свежая кровь. Мы начнем перебрасывать наши отряды в соседние страны, там везде есть горы. И везде крестьяне будут приносить нам свои скудные продукты. А крестьянки… И меня они будут называть просто, по-ихнему, по-латински – «Товарищ Бе». Кто знает, друзья, может, мы когда-нибудь и совершим мировую революцию.

Но тут ему в руки попал еще один стаканчик.

– Товарищ БеБе, – воспользовался я паузой. – Зачем нам латины, ты за окно посмотри. У нас здесь несправедливостей не меньше, чем в Боливии, и ты нам здесь нужен со своей экономической наукой. Может, она нам, в конце концов, на пользу пойдет. А насчет тугих крестьянок ты не беспокойся, страна у нас большая, распаханная, и сельское хозяйство в ней тоже хоть и не слишком удачно, но фурычит пока еще. Да и вообще, тебе галстук на глазу не надоел, не мешает, веко не натер?

– Чешется сильно, – признался Илюха, добивая стаканчик. – Но как его снимешь? Маня ведь разочаруется. Я думал сначала глаза поменять, но побоялся, что она заметит подмену. А она, знаешь, строгая в мелочах. Значит, думаете, Латинская Америка остается побоку? – поинтересовался Илюха, плотоядно косясь на бутылку с еще плескающейся в ней красной лотосовской панацеей.

– Точно, мимо борта, особенно Боливия, – согласился я, освобождая от галстука продольную часть Илюхиного лица. – Ну как, с двумя глазами лучше стало? – спросил я участливо.

И действительно, как только у Илюхи открылись оба глаза, горная Боливия сразу заметно отъехала на дальний план.

– Камраде, тебе пора возвращаться на базу, – раздалось из глубины квартиры женским голосом с сильным южноамериканским акцентом. – Я твой патронташ уже набила до отказа.

– Надо же, какие у вас сложные ролевые игры, – заметил я с уважением.

– При чем тут игры, – отозвался Илюха полушепотом. – В том-то и фокус, что все это полнейшая правда жизни, которая накручивает и накручивает тебя внутрь до предела. А еще она, когда светать начинает… – но он не договорил, потому что на пороге появилась сама Маня. Она тоже была в халате, и тоже небрежно запахнутом. Я и не знал, что в Илюхином гардеробе собрана такая богатая коллекция халатов.