Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Между Февральской и Октябрьской революциями 1917 года папа участвовал ещё, как член Думы, в Поместном соборе, который выбрал патриарха Тихона главой Православной церкви. В то же время он превратил Красный Крест в Совет, так что чиновники низших рангов могли быть включены в управление. Он верил, что существование этих двух полюсов нравственного развития – Красного Креста и Церкви – однажды спасут Россию. Он никогда не жаловался на утрату своих земель, на которые он смотрел лишь как на поле деятельности. «Вещи» не интересовали его; одного или двух красивых предметов поблизости было достаточно, чтобы получать от них эстетическую радость.

Но вот он должен был содержать свою семью! Доходы от литовских имений, которые принадлежали ему ещё два года, растаяли от инфляции немецкой марки, и хотя литовское правительство, несмотря на закон о конфискации имущества, вернуло ему маленький пивоваренный завод, хлопоты, связанные с этим делом, привели финансы к нулю. Осталось лишь разочарование.

Но, по крайней мере, живя в Ковно, природа литовской деревни давала ему чувство, что он снова в России. Он никогда не смог привыкнуть жить на чужбине и страдал от стесненности среди гор и заборов, глубоко тоскуя по бесконечной степи.

Русские часто чувствуют, что душа их расцветает в широких просторах, и без них стеснены – как будто бы они приближают их к небу.

Когда папа был дома, он бесцельно ходил взад и вперед по комнате, как загнанный зверь. Мы ничего не могли сделать, чтобы помочь ему пережить потерю Родины. Мы были важны для него постольку, поскольку представляли часть будущего России, хотя и тогда он любил нас как будто издали. А когда и России для него больше не стало, мы, казалось, тоже потеряли для него интерес.

Для женщин же утрата созданного мужчинами правопорядка и правительства не означала личной трагедии. Мама горевала не о различных институтах власти, а о людях, вещах, о стране и прежде всего о Петербурге. Он значил для нее больше, чем просто город, он составлял часть вещества, из которого была соткана её жизнь. Папа говорил всегда, что сердце России – Москва; но Петербург казался всем петербуржцам символом цивилизованной России, их собственным творением, их подарком стране.

Но тем не менее мама не сдавалась.

«Твоя мать зарычала своим львиным голосом», – пошутил однажды один друг, так как её глубокий альт и звучный смех были действительно неподражаемы. Со своей жизнерадостностью и щедростью она готова была дарить больше, чем часто можно было принять. Воспитанная так, чтобы сверх меры отдавать, она ощущала себя, конечно, стеснённой в поле своей полезной деятельности, словно надела на себя севшую одежду. Возможно, чтобы найти какой-нибудь выход для своей вулканической энергии, она воспитывала и защищала нас действительно, как львица своих детёнышей. Нас дрессировали, толкали туда-сюда, предъявляли к нам чрезмерные требования – и бесконечно любили. Когда нам было нехорошо или что-то угрожало, не было ничего, чего бы она для нас не сделала; если мы болели, она просиживала у наших постелей ночи напролет, читая нам или занимаясь шитьём при приглушённом свете. Она никогда не бездельничала.

Успокаивающие звуки игры на фортепиано в четыре руки с Ириной мягко убаюкивали нас, младших. Активный интерес мама ко всему, чем мы жили, её участие во всём, что нас касалось, будило и в нас искру собственной инициативы.

Нам срочно нужна была возможность дать выход нашей энергии, и мы изобретали шумные игры, которые не подходили к затхлой атмосфере тихих, одетых в плюш арендованных помещений: четыре стула ставились на качающийся стол, который мы с размахом двигали по комнате, – и вот это была уже карета, преследуемая галопирующими врагами, за которыми громко раздавался звук импровизированной плётки. Но старый стол распадался на куски, и мы, глубоко озадаченные, пытались собрать его воедино с помощью верёвок – невыполнимая задача!

Другая увлекательная игра заключалась в том, чтобы гнаться друг за другом дикими прыжками со стула на стол, со стола на кровать, не задев при этом ногами пола. Набив синяков и ссадин, мы приземлялись где-нибудь посредине из-за стука в стену и потолок рассерженных соседей, которые выражали так свой бурный протест. Когда мама возвращалась, ей приходилось объясняться с гневным хозяином, который уже и так был озлоблен на нас из-за несвоевременной уплаты за аренду.

Тот факт, что мама всегда пыталась найти и взять в наём маленький домик с садом, объяснялся, вероятно, тем, что наши скитания по этим провинциальным семейным пансионатам, где дети и собаки, как правило, составляли угнетённое меньшинство, вели к подобным катастрофам.

Для выбора дома определяющими были два критерия: просторный вид и ванные комнаты. Всё остальное, говорила мама, можно было исправить.