Женщина справа

Остаток дня я провел в своей квартире, слоняясь из угла в угол, раз двадцать усаживаясь за компьютер и столько же раз пройдясь по террасе. С самого верхнего этажа здания передо мной расстилалась панорама Гудзона и западных пригородов в сторону Нью-Джерси. Когда мне требовалось сделать небольшой перерыв, мне часто случалось провожать взглядом парусные суда, рассекающие воду до самого Аппер-Нью-Йорк-Бей, где баржи лениво поднимаются по течению реки. Для конца августа было ужасно жарко. Нередко после полудня столбик термометра поднимался до 32 градусов, но я все равно предпочитал, чтобы в квартире был воздух с улицы, а не кондиционированный, вызывающий у меня головные боли.

В шесть, готовясь к встрече с Эбби и всячески оттягивая этот момент, я вынул из платяного шкафа в спальне старую обувную коробку, которую не открывал многие годы. Усевшись на краю так и не застеленной кровати, я предпринял горестное путешествие в прошлое. Прошлое, с которым я не был по-настоящему знаком, но которое за сорок лет жизни, если можно так выразиться, меня не оставило.

* * *

Той ночью я почти не уснул и рассвет встретил на ногах. Вечер с Эбби прошел хорошо, но я, должно быть, показался ей отсутствующим и чем-то сильно занятым. О телефонном звонке Кроуфорда я ей ничего не сказал. Потому что не понимал, как ей об этом сказать. Потому что мне пришлось бы дать слишком много объяснений, а на это у меня сейчас не хватило бы храбрости. С Катбертом я поступил точно так же: было бы соблазнительно позвонить ему, но я тут же одернул себя: осознавая, что надо встретить это испытание одному. Эбби надеялась, что я останусь на ночь у нее, но я вернулся к себе, сославшись на завтрашнюю встречу рано утром. Не думаю, чтобы она мне поверила, но, так или иначе, воздержалась от какого-либо замечания. Перед тем как мы распрощались, она вручила мне подарок ко дню рождения, который не смогла отдать накануне: мобильник новейшей модели, в контакты которого заботливо вписала свой номер.

Этим утром я не занимался ничем особенным. Проглотив залпом три чашки кофе, я отправился немного прогуляться вдоль Гудзона в Риверсайд-парк, снова прокручивая в голове те же вопросы, что мучили меня накануне. Попытавшись переключить мысли на что-нибудь другое, я захватил с собой сценарий Катберта. Усевшись на скамейку рядом с каким-то стариком, увлеченно разгадывающим кроссворд, я просмотрел всего десяток страниц. Читая, я снова подумал о высказывании, услышанном от кого-то из киношников: «если это может быть записано или продумано, значит, может быть и экранизировано». У меня были сильные сомнения, что оно может быть применимо к этому сценарию, и я заранее жалел несчастного режиссера, которому предстоит превратить в кадры всю эту череду нелепостей.

Незадолго до полудня я сел в такси, чтобы ехать на свою встречу. Водитель – гаитянин с целой копной дредов – всю поездку последними словами ругал подыхающий кондиционер и теребил вентилятор, приклеенный к ветровому стеклу.

На входе в ресторан я произнес имя Сэмюэля Кроуфорда не без некоторого беспокойства. Над стойкой я заметил черно-белые фото Джека Кеннеди и Фрэнка Синатры. Хостес подвела меня прямо к столику, даже не сверившись со своей книгой заказов. Внутреннее убранство этого места было праздничным: стены покрыты огромными бесхитростными росписями, представляющими собой красочные морские пейзажи, как нельзя лучше соответствующие погоде этого августа. Кроуфорда я заметил еще издалека, так как он устроился в глубине зала, где еще не было других посетителей.

– Дэвид!

Меня удивило, что Кроуфорд окликнул меня по имени. Если не принимать во внимание эту мелочь, первое впечатление, которое он на меня произвел, была вызывающая удивление фамильярность. Все в его манере подняться с места, любезно протянуть руку, жизнерадостно поприветствовать меня представляло собой разительный контраст с оставленным им мне четким лаконичным посланием. Он вел себя со мной так, будто встретил друга, с которым виделся только недавно.

Кроуфорду, скорее всего, было лет 75, но живые подвижные черты его лица почти не были отмечены печатью старости. Глаза хитрые, хоть и с некоторым оттенком грусти. На почти лысом черепе топорщились разлохмаченные длинные белые пряди, которые придали бы ему облик человека, безразличного к своей внешности, если бы на нем не было очень элегантного белого льняного костюма.

Я уселся, повернувшись спиной к залу.

– Счастлив вас встретить. Честно говоря, я опасался, что вы не придете. Отдаю себе отчет, что послание, которое я вам оставил, было… скажем так… немного резким. Меня следует простить: я не особенно в ладах с телефоном.

– Признаться, я был удивлен вашим звонком.

Он не обратил внимания на мои слова.

– Надеюсь, вы любите французскую кухню.

Я согласно кивнул, исключительно из вежливости. Изнуряющая жара и желудок, который, казалось, закручивался в узел, отбивали всякий аппетит.

– Я очень люблю этот ресторан. У меня здесь, если можно так выразиться, свой личный столик. Вы знаете Францию?

– Мне знакома только Франция Трюффо и Годара[18].