Женщина в белом

Затем он написал для меня адрес хозяина извозчичьей биржи, где он нанял экипаж, и вручил мне письмо сэра Персиваля. Оно было отослано из Хемпшира 25 июля и извещало графа о прибытии леди Глайд в Лондон 26 июля. Таким образом, в тот самый день (25 июля), когда доктор подписал медицинское свидетельство о смерти, последовавшей в доме графа Фоско в Сент-Джонз-Вуде, Лора, леди Глайд, была жива и по свидетельству самого сэра Персиваля находилась в Блекуотер-Парке, а на следующий день должна была отправиться в Лондон! Так что, если б мне удалось получить еще и свидетельство кебмена о том, что она действительно прибыла в Лондон, я имел бы в руках все нужные мне доказательства.

— Четверть шестого, — сказал граф, взглянув на часы. — Пора вздремнуть для восстановления сил. Как вы, вероятно, заметили, мистер Хартрайт, я похож на великого Наполеона. Мое сходство с этим бессмертным гением замечательно еще и тем, что, так же как и он, я могу погрузиться в сон когда и где мне угодно, если желаю соснуть. Простите меня на минутку. Я приглашу сюда мадам Фоско, чтобы вы не скучали в одиночестве.

Зная так же хорошо, как и он, что мадам Фоско будет приглашена в комнату с целью сторожить меня, пока он «соснет», я ничего не ответил и занялся упаковкой бумаг, которые он передавал мне во владение.

Леди вошла бледная, холодная и змееподобная, как всегда.

— Займите мистера Хартрайта, мой ангел, — сказал граф.

Он подал ей стул, поцеловал кончики ее пальцев, подошел к кушетке и через три минуты спал блаженнейшим сном самого добродетельного человека на свете.

Мадам Фоско взяла со стола какую-то книгу, села поодаль и поглядела на меня с мстительной, неискоренимой злобой, взглядом женщины, которая ничего не забывает и никогда не прощает.

— Я слышала ваш разговор с моим мужем, — сказала она. — Если бы я была на его месте, вы бы лежали сейчас мертвый здесь, на ковре!

С этими словами она открыла книгу. Больше она ни разу не посмотрела в мою сторону, не произнесла больше за все время, пока муж ее спал, ни слова.

Ровно через час после того, как граф заснул, он открыл глаза и встал с кушетки.

— Я чувствую себя всецело обновленным, — заметил он. — Элеонора, превосходная жена моя, вам угодно вернуться в ваши комнаты? Хорошо. Минут через десять я закончу укладываться. В течение еще десяти минут я переоденусь в дорожный костюм. Что еще осталось мне сделать, пока не пришел мой агент? — Он оглядел комнату и заметил стоявшую на столе клетку с белыми мышами. — Увы! — жалобно вскричал он. — Мне предстоит нанести последний удар моей чувствительности! О мои невинные малютки! Мои обожаемые детки! Что я буду делать без них? Пока что у нас нет пристанища, мы все время будем в пути — чем меньше будет с нами поклажи, тем лучше… мой какаду, мои канарейки, мои крошки мышки, кто будет лелеять вас, когда уедет ваш добрый папа?

Сосредоточенный, серьезный, он в глубоком раздумье расхаживал по комнате. Когда он писал свою исповедь, он отнюдь не казался озабоченным. Но сейчас он был явно озабочен. Несравненно более важный вопрос занимал его теперь: как лучше пристроить своих любимцев? После некоторого размышления он вдруг решительно направился к своему письменному столу.

— Блестящая мысль! — воскликнул он, усаживаясь за стол. — Я принесу моих канареек и моего какаду в дар этой огромной столице — мой агент преподнесет их от моего имени Лондонскому зоологическому саду. Сопроводительный документ будет немедленно написан.

Он начал быстро писать, повторяя слова вслух по мере того, как изливал их на бумагу.

— «Номер один. Какаду с бесподобным оперением, чарующее зрелище для всех, кто обладает вкусом.

Номер два. Канарейки непревзойденной подвижности и ума, достойные райских садов Эдема, достойные также зоологического сада в Риджент-Парке. Дань уважения Британской Зоологии

преподнес

Фоско».

Перо снова затрещало, брызги чернил полетели во все стороны — подпись украсилась затейливыми завитушками.

— Граф, вы не включили в список мышей, — сказала мадам Фоско.

Он поднялся из-за письменного стола, взял ее руку и прижал к своему сердцу.

— Всякая человеческая решимость, Элеонора, имеет свои пределы, — сказал он торжественно. — Предел моей решимости обозначен в этом документе. Я не в силах расстаться с моими белыми мышками. Примиритесь с этим, ангел мой, и поместите их в дорожную клетку.

— Восхитительная нежность! — сказала мадам Фоско, с восторгом глядя на мужа и бросая на меня змеиный взгляд — в последний раз.

Она бережно взяла клетку с мышами и удалилась из комнаты.