Женщина в Гражданской войне

Этот Федька остался там уже работать. Обратно поехала одна. Стала думать, что надо остальных выручать. Этих мы тоже перебросили кое-как, а муж не знает, что я у него вытащила документ. Вот тоже дурочка была: за это бы мужа расстреляли, если бы поймали.

Проводили мы в камыши остальных, от нас они были в сорока верстах. Тогда мне легче стало. А Кульбака продолжает свои действия. У нас на каждом дереве по семь-восемь человек висело. После этого я приехала в село Отказное, за восемь верст, там были у меня знакомые. Прихожу и говорю: «Дашенька, так и так у нас». — «Да и у нас тоже», говорит она мне. Я говорю: «Что с этим Кульбакой делать? Не умею я оружием управлять, убила бы я его, сколько бы отцов для детей спасла?».

И вот мы слышим, что к нам продвигаются красные. Там уже Киров шел с Кизляра, с Астрахани.

За это время у нас в камышах собралось семьсот человек партизан.

Тут наши начали гнать. Три дня они стояли в Воронцове, а белые были в Федоровке — это через речку только. На мостах пулеметы стояли. Бились три дня. Потом их прогнали и как прогнали! Я решила помочь нашим. И вот мы с дедом Брычкиным обдумали: через мелкую воду никак нельзя было пройти, потому что там пулеметы были и горное орудие, а где глубоко, там никакой охраны не было. Мы сказали об этом нашим партизанам. Они спилили два дерева, и по этим деревьям в восемь часов вечера наши перешли и только раз «ура» крикнули.

Так и освободили они нас от белых.

С. Понятовская ЮНОСТЬ

В конце марта восемнадцатого года генерал Корнилов и полковник Покровский вплотную приблизились к Екатеринодару. Гром артиллерии, бившей по белым от Черноморского вокзала, поднял на ноги весь город. Делегаты второго областного съезда советов прямо из зала заседаний отправились на фронт. Рабочие-красногвардейцы и солдаты-фронтовики вышибли белых с окраины города.

Фронт подковой охватил город. Грохот орудий, треск пулеметов, беглый огонь винтовок не смолкал четыре дня.

Я была на правом фланге, на участке между опытным полем и еврейским кладбищем. Белые нажимали здесь особенно сильно.

Ночью они ворвались на территорию городской больницы. Чеченцы-корниловцы двинулись в обход позиции красных, чтобы ударить с тыла. Как раз в этот момент замолчал пулемет красногвардейца, засевшего на чердаке против городской больницы. А выстрелы во дворе больницы гремели не затихая. Белые все сильнее теснили солдат и красногвардейцев.

Со звоном посыпались стекла. Красногвардеец-пулеметчик высунулся из слухового окна и что-то кричал, размахивая руками. Гул боя заглушал его слова. Он исчез на минуту и снова появился в окне. В руке он держал пулеметную ленту. Она была пуста.

— У него нет патронов! — сказала я. — Скорее!

Схватив два ящика с пулеметными лентами, я выбралась из окопа и побежала вдоль улицы. «Только бы добежать, пока не заметили, только бы добежать!» думала я.

Еще каких-нибудь двадцать шагов — и я у цели. Но улица вдруг словно опрокидывается на меня, и земля совсем-совсем близко.

— Упала! — кричит пулеметчик с чердака. — Возьмите у нее ленты!

Я открыла глаза: солнечный луч лежал на белом халате врача. Врач говорил с человеком, которого я не успела разглядеть:

— Один белый, попавший к нам в лазарет, был поражен: столько раненых женщин! «Можно подумать, — говорил он, — что Екатеринодар защищали бабы…» Вот эта, например: ранена в обе почки навылет. Большая потеря крови. Лежала несколько часов на холодной земле — никак не могли к ней подойти: белые обстреливали. Месяца два пролежит у нас. Если, конечно, все будет хорошо…

Раны, полученные мной в памятный день последней корниловской атаки, долго не заживали. Наконец к началу третьего месяца пребывания в госпитале мне разрешили встать с койки.

Опираясь на плечо санитарки, я нерешительно сделала первый шаг. Ноги почти отказывались служить.

«Пройдет, — подумала я. — Я просто отвыкла двигаться».

Весну и лето восемнадцатого года я работала в отделе народного образования и в союзе молодежи. Приближался Деникин. В нашем тылу зашевелились кулаки. В некоторых станицах Кубани начинались погромы: били иногородних. Деникин шел на Тихорецкую, чтобы отрезать Кубань от Царицына.

Восемнадцатого июля Тихорецкая пала. Вокруг Екатеринодара пылали десятки восстаний. Партизанил Шкуро, бастовали меньшевистски настроенные печатники. Десятки тысяч беженцев — жертвы станичных погромов — появились на улицах Екатеринодара.

Пятнадцатого августа город вздрогнул от орудийного гула. Белые были, как говорится, у ворот. Аэроплан, летавший над городом, разбрасывал воззвания с подписью генерала Деникина. Обозы с десятками тысяч беженцев хлынули к переправе.

Я снова надела шинель. Куда идти?

Конечно, к партийному комитету. Там уже собрались многие советские работники, рабочие, учащиеся. Секретарь комитета тоже был здесь. Лицо его было хмурое, злое, с отпечатком бессонных ночей.

Подъехали две повозки с винтовками и патронами. Коммунисты разобрали оружие и начали быстро грузить на повозки ящики с партийными документами. Через четверть часа отряд шагал по улицам к переправе.