Женщина в янтаре

Мама иногда ездила вместе с Эльвирой. Они проводили утро в прогулках по городу, а после обеда навешали Ария в больнице. Они недолго сидели у него и смотрели, как он проводит простые линии в блокнотах, которые они ему привозили. Арий радовался гостям, но часто не понимал, кто такая Эльвира. Радовался принесенным фруктам и конфетам. Если они приходили с цветами, он вежливо благодарил, но оставлял цветы там, куда положил. Арий с удовольствием беседовал с каждым, кого встречал в саду во время прогулки. Возвращаясь в город, Эльвира плакала, но, отсморкавшись, говорила, что брат выглядит здоровым и довольным и что ей самой следует взять себя в руки. Потом они с мамой заходили куда-нибудь выпить чашку кофе с пирожными и возвращались из поездки в хорошем настроении.

В последний раз они поехали его навестить поздней весной. Они шли длинной кружной дорогой к зданию больницы, восхищались цветущими яблонями под окнами кухни и не сразу заметили, как пусто вокруг. Не увидели ни колясок, ни велосипедов, директорской машины тоже не было. Может быть, они перепутали приемный день, может быть, что-то изменилось. В годы немецкой оккупации что ни день появлялись новые предписания. Они попытались открыть тяжелые двери, но те оказались заперты.

Принялись звонить, ждали, стали звонить снова. И только тогда обратили внимание на царившую вокруг тишину. Отойдя на несколько шагов, они глянули наверх, на окна с решетками. Но никто не смотрел сквозь решетки на улицу, никого не было и на скамейках под деревьями, где они так часто сидели вместе с Арием. Подтянувшись за карниз, стали заглядывать в окно. Увидели угол приемной и место секретарши за стеклом. Там никого не было.

— Они, очевидно, всех куда-то перевезли, — сказала мама, хотя совсем не была в этом убеждена.

— Да, похоже, — неуверенно согласилась Эльвира.

Они спустились с лестницы, не зная, что предпринять.

— Может быть, в городе знают, что с ними случилось.

Дойдя до ворот, они еще раз обернулись. Отсюда был виден огород рядом с фруктовым садом. И обрадовались, заметив пятерых или шестерых пациентов или, может быть, санитаров, работающих в саду. То шагом, то бегом они поспешили к ним.

— Где Арий? Куда все делись? — кричала Эльвира издали, но ее не было слышно. Мужчины продолжали копать. Возле дерева, прислонившись к нему, стоял старый крестьянин, те, кто работал под его присмотром, были похожи на русских военнопленных.

— Где Арий? — наконец Эльвира подбежала совсем близко.

— Они умерли. Все они умерли, — сказал крестьянин. На Эльвиру он не смотрел.

— Умер? Как он мог умереть? Еще неделю назад был совсем здоров.

— Они все умерли, я уже сказал, — крестьянин продолжал смотреть на дорогу.

— Не может же быть, что вы говорите о моем брате, о моем брате Арии. Где он? Вы его знали?

Крестьянин наконец взглянул на нее, военнопленные продолжали разравнивать землю.

— Все пациенты умерли.

— Как это? На прошлой неделе он ничем не болел.

— Я говорил, чтобы вывесили на дверях официальное сообщение! Вы третья, кому сегодня мне приходится это объяснять. Позавчера всем им дали отравленный чай. Пришлось нам не разгибая спины работать, чтобы всех похоронить. Работа тяжелая, они устали, — крестьянин кивнул в сторону военнопленных. — Ладно еще, велели больным вырыть ров для собственной могилы, еще в начале недели, а то и не знаю, что б делали. Хватит и того, что нам пришлось их зарывать.

— Не может быть, что он говорит об Арии, не может быть, — обратилась Эльвира к маме. — Не может быть, чтобы они убили Ария.

— Может, — мрачно возразил мужчина.

— Где директор? Я хочу с ним поговорить.

— Он давно уехал, еще на прошлой неделе.

Крестьянин отвернулся и заговорил с военнопленными. Указал на яму на поверхности огромного рва и сердито велел ее заровнять.

— Не могли они убить Ария, — без конца повторяла Эльвира в очереди в городскую мэрию, где надеялась узнать адрес одной из секретарш, которая, так казалось Эльвире, должна ее помнить. Но они убили Ария, убили и всех остальных.

Эльвира так никогда и не поверила, что брат умер. Она ездила в город снова и снова, стояла в очередях, искала, предлагала взятки, упрашивала. Когда русский фронт стал приближаться и мы ушли на побережье, чтобы сесть на пароход, отплывающий в Германию, мама взяла Эльвиру с собой. Эльвира тогда уже ни о чем, кроме Ария, не говорила, приходилось ей напоминать, что надо поесть, причесаться, завязать шнурки. Она останавливала совершенно незнакомых людей, которые тащили за собой самодельные тележки, и требовала, чтобы те подтвердили, что видели ее брата.

Незадолго до нашего отъезда в Германию Эльвира стала заводить разговоры о том, что надо бы вернуться в пасторский дом за маминым подвенечным платьем. Расстояние не ахти какое, если идти быстро, она успеет обратно вовремя. Вначале мама пыталась ее отговорить, потом просто запретила уходить. Казалось, Эльвира послушалась, она даже не вспоминала о свадебном платье, которое было лишь поводом, чтобы вернуться, и тогда она непременно оказалась бы по ту сторону линии русского фронта.