Женщина в янтаре

У нас за весь день ни крошки во рту не было. Отсутствие еды, пожалуй, было благом, так как солдаты никого не выпускали на улицу в наспех сколоченную уборную. Использовать ведро за одной из перегородок, как делали это во время налетов, мы боялись. Солдаты напали бы на любую, увидав ее полуодетой. Мы описались, проголодались, хотели пить, замерзли и заболели от усталости.

Я закрыла глаза, но видела только бабушку, вот она одна идет под холодным дождем в главное здание, и папу, тоже одного, далеко впереди бабушки. Оба такие одинокие, такие испуганные, мне хотелось дотронуться до них, но я, конечно, не могла. Как только я закрывала глаза, перед глазами вставала одна и та же картина — солдаты толкают папу, как пастора Брауна, к дереву, поэтому я смотрела на Хильду. Чтение молитвы больше не помогало, потому что слова для меня потеряли смысл. Я сидела неподвижно, в животе и в груди что-то обрывалось при каждом движении солдат.

Два солдата остались нас охранять, они улеглись на матрасы, с которых согнали женщин. Они передавали друг другу папиросу и бутылку водки. Грубый смех раздавался все реже; может быть, они в конце концов заснут.

Фрау Франц, очень-очень старая немка с морщинистыми, покрытыми старческими пятнами руками, которой принадлежала изящная резная тросточка, перекрестилась. Она взбила подушку, пытаясь устроиться поудобней. Вытащила шпильки и тряхнула жидкими седыми волосами, точно так же, как бабушка перед сном. Потом она приложила руки ко рту и стала вытаскивать зубные протезы.

Один из солдат подскочил к ней. Верхняя пластинка уже была у него в руках, и он сунул пальцы в рот фрау Франц, чтобы вытащить и нижнюю. От боли она закричала и в то же время беспомощно хватала протез, который солдат держал в вытянутой руке.

Когда нижняя пластинка подалась и солдат уже собрался было положить обе в свой карман, мама бросилась на него. Злость, которую она сдерживала, когда солдаты отнимали у нее мужа и мать, и обручальное кольцо, придала ей силы. С минуту казалось, что она его укусит, вцепится ему в горло зубами, разорвет его на куски. Ошарашенный, солдат оттолкнул ее.

Мама сделала глубокий вдох и взяла себя в руки. И начала говорить. Она гримасничала, она жестикулировала, показывала на рот фрау Франц, потом на свой. Солдат, который взял протезы, прислушался; он не ожидал, что кто-то из женщин умеет говорить по-русски. Потом он снова что-то грубо произнес, сунул зубные протезы еще глубже в карман и погрозил матери кулаком. Он был невероятно зол. Потом мы узнали, что он сказал — у его матери в России нет ни одного зуба, а у этой немецкой суки целых два ряда. И так тоже проявлялось уважение солдат к своим матерям.

Мама еще раз попыталась втолковать ему, что зубные протезы делаются для каждого рта специально и что для старой женщины в России они не представляют никакой ценности, а эта старая женщина без них не сможет есть. Солдат ничего не хотел слышать. Он угрожающе поднял руку, словно собираясь маму ударить.

Когда мама произнесла еще какие-то слова, он ударил ее по лицу, толкнул на нары и еще раз ткнул кулаком в лицо. Их сразу же окружили находившиеся поблизости солдаты. Я бросилась на одного из них, хотела оттащить, повисла на его ноге, била, пинала, пыталась укусить. Я увидела искаженное злобой лицо, потом почувствовала сильный удар прикладом в грудь.

Боль была ужасной, я упала на спину и, как ни старалась, встать не смогла. Солдаты потащили маму на улицу. Она кричала, а они ругались словами, грубость которых была очевидна, хотя язык был непонятным. Они увели ее во тьму, под проливной дождь. Мне казалось, я слышу, как она идет к старому дубу, я пыталась встать и бежать за ними, но упала. Потом наступила тьма.

Светало. Все так же моросило, небо оставалось серым, но шум канонады стал тише. Хильда сидела одна, пальто на ней снова было распахнуто. Она тихо бормотала:

— Я покончу с собой, я покончу с собой, я покончу с собой.

Голос Хильды звучал не умолкая. Было очень холодно, хотя стояла уже поздняя весна.

— Где мама? — спросила я. — Ее расстреляли?

— Может быть, она вернется, — ответила сестра.

— Когда? Я хочу к маме. Пошли ее искать, — но боль в груди никуда меня не пускала.

Беата накрыла нас обеих одеялом, подоткнула со всех сторон края, устроив теплое гнездышко.

— Может быть, все еще будет хорошо, — не веря самой себе, сказала она.

Я хотела попросить сестру улыбнуться, может быть, ради меня она так бы и сделала, но я знала, что это не имеет никакого значения. Укрытые одеялом, мы тесно прижались друг к другу, по-прежнему не спуская глаз с двери. Мы надеялись, что мама вернется. Никогда ничего в своей жизни я так не хотела. Я никогда ничего больше не попрошу, если только она вернется.

Вместо этого стали заходить новые солдаты.

7. МАТЕРИ И ДОЧЕРИ