Женщина в зеркале

В этот момент полыхнуло на втором этаже. Внезапно из окна, точно лава вулкана, с высоты двух туазов выбросилось нечто, смутно напоминавшее человеческую фигуру, и распласталось на земле. Это была Ида. Волосы и одежда на ней горели.

26

Вена, 28 марта 1907 г.

Дорогая Гретхен,

посылаю тебе с этим письмом фотографию доктора Калгари, так как для меня важно, чтобы ты представляла себе, как он выглядит. Правда, это мужчина в расцвете лет? Обожаю его темные брови и волосы, их здоровый блеск, это мне кажется гораздо более впечатляющим, словом, более мужественным, чем светло-золотистые волосы Франца. Тебе будет несложно узнать его на групповом снимке, сделанном на конгрессе психоаналитиков, все прочие вдвое его старше. В центральной группе он стоит в трех шагах позади основателя психоанализа Зигмунда Фрейда (человек со строгой бородкой, в роговых очках). Уф! Хорошо, что я прислушалась к своей интуиции и не пошла к нему! Мой доктор выглядит совсем иначе — ведь правда?

Верни мне поскорее этот снимок. Сказать по правде, я его выкрала из кабинета Калгари в его отсутствие. Даже если он ориентируется в этом хаотическом нагромождении книг, писем и досье, то, готова поспорить, он не сразу заметит пропажу. Во всяком случае, у меня есть копия, сделанная фотографом…

Так вот, мой курс продвигается. Я исследую свои лабиринты и уже чувствую себя лучше. Следует добавить, что мы с доктором Калгари составляем прекрасную команду, чем и объясняется успех лечения. С другим доктором я бы до сих пор барахталась в луже собственных воспоминаний.

К примеру, я поняла, что, совсем маленькой, я избрала тебя «символической матерью». Я тебя всегда называла кузиной именно потому, что мне было нужно выдумать, что между нами существует кровная связь, чего на самом деле не было, так как твой отец был моим законным опекуном, назначенным по завещанию. Когда ты вышла замуж, я решила, что ты меня бросила, и начала по-детски дуться на тебя, я отказывалась признать физиологические изменения, связанные с наступлением отрочества, заявляя, что никогда не выйду замуж. В действительности своей инфантильностью я хотела побудить тебя вернуться и вновь заменить мне мать.

Калгари утверждает, что меня страшат узы крови и я отказываюсь их признавать; я ему возражаю, что эти узы мне практически неведомы; мне было восемь лет, когда умерли мои родители, и на мне это совсем не сказалось. На протяжении нескольких месяцев этот ответ казался ему сомнительным. Под тем предлогом, что эта тема важна для меня, Калгари прибег к одному необычному способу: к гипнозу.

Да, Гретхен, я рассказываю тебе не о ярмарочном аттракционе, который я будто бы видела, я описываю очень важный эпизод, действительно пережитый мной: при помощи маятника и магических фраз Калгари погрузил меня в гипнотическое состояние. Представляешь? Нелепое украшение, успокаивающие слова, и ты утрачиваешь контроль над собственным разумом. Вспоминаю свое состояние: это был не сон или бессознательное состояние, но нечто иное — определенная добровольная сосредоточенность. Мне казалось, что меня вновь затягивает в воронку: мое поле зрения сузилось, воспринимаемое слухом пространство тоже, и вместе с ними исчезли моя неискренность, некая хмурая замкнутость, которая подталкивает меня ко лжи ради самозащиты. В состоянии гипноза она уступила место повиновению, теперь я зависела только от Калгари, от его теплого голоса, точно заданных вопросов. Я вверилась ему.

И услышала, что говорю правду, отступив от своей версии (меня удивило то, что это произошло во время сеанса). Да, в этом странном состоянии я открыла Калгари тайну моего происхождения. Я признала, что меня удочерили: те, кого я называла своими родителями, не были ими, хотя они оставили мне средства к существованию, но не они дали мне жизнь. Детали послушно всплывали из моей памяти, как рыбы, которых рыболов тянет из воды: сначала мои подозрения, потом вопросы, возникавшие у меня с раннего детства, затем поведение моих родителей, их взгляд, который казался одновременно нежно любящим и тревожным, будто я бомба, которая может взорваться прямо у них в руках.

Почему я так часто пыталась отстраниться от темы собственного происхождения? Было ли это продиктовано стремлением к душевному комфорту или равнодушием? Поскольку при лечении проблем памяти не существует понятия «равнодушие», Калгари считает, что я предпочитала скрывать родственные связи.

— Теперь для меня прояснилась ваша общая установка, — подытожил доктор. — Вы никогда не чувствовали себя законным, родным ребенком. И в обществе, и рядом с мужем вы страшитесь обмана. Вам кажется, что вы должны молчать и выслушивать других, вы считаете, что Франц ошибся с выбором жены и в конце концов поймет это. Эти страхи исходят из вашей первоначальной установки — установки приемного ребенка, к которому не обязательно относятся с любовью, так как это не основано на кровной связи.