Женщина в зеркале

— Это можно себе представить.

Грегуар Питц задумчиво взглянул на Энни. В последние недели они поменялись ролями: сначала Анну из Брюгге принес ей, голливудской звезде, он, теперь же все давала ему она. Никто лучше Энни не чувствовал героиню. Ее всегда уместные замечания изменили если и не сценарий, то уж точно звучание многих сцен. Когда не хватало информации, Энни утверждала, что эмпатия и воображение могут дать фору исторической науке: это тоже определенная форма знания. Энни осваивала исчезнувшую реальность, представляя, додумывая то, что было неизвестно. Когда Энни в первый раз заговорила об этом с Грегуаром Питцем, он не придал значения ее словам, но теперь был скорее склонен к ним прислушаться.

— Хочешь повторить?

Он угадал: Энни страстно хотела сыграть сцену еще раз. Она бросилась ему на шею:

— Да! Пожалуйста! Ради Анны. Не для меня. Для нее.

Он нервно потер лоб:

— Для этого нужно время.

— Я подожду.

— Грегуар, — вмешался исполнительный продюсер, — само собой разумеется, это будет стоить денег.

Раньше Энни надменно заткнула бы ему рот. Но теперь лишь умоляюще произнесла:

— Ну пожалуйста…

Мужчины переглянулись.

— Хорошо, — заключил Грегуар. — Мы обновим декорации, костер и прочее… Снимем всю сцену целиком шестью камерами. Кое-что подправим по части света. На это понадобится час, может, больше.

Энни поблагодарила их и направилась к горбатому мостику. Съемочная группа оккупировала белостенный бегинаж: здесь отсняли несколько сцен, а в домиках-кельях разместили некоторые службы: костюмерную, гримерную, склад костюмов, кафетерий, столовую, бухгалтерию… Почти дойдя до своей гримерки, Энни вдруг передумала и направилась к огромной липе, росшей в центре двора. Это дерево давно занимало ее воображение: по легенде, оно росло здесь еще до основания обители бегинок. Считалось, что возраст этого долгожителя — еще крепкого дерева с бледно-зеленой листвой, источавшего восхитительный аромат, — лет девятьсот. Энни прижалась к стволу.

— Значит, вы знали Анну, ведь знали? — спросила она, обращаясь к вздымавшимся в небо ветвям.

Энни присела на корни липы, думая о том, как сыграть последнюю сцену. Чтобы дать импульс воображению, она вытащила из кармана книгу Ханны фон Вальдберг. Эта книга — единственное произведение автора — странным образом стала близка Энни: каждая фраза в ней была наполнена дыханием жизни. Конечно, порой рассуждения этой аристократки были экстравагантными — возможно, из-за ее психоаналитического прозелитизма, — но автора искренне волновала правда пережитого опыта.

Энни, как и ее предшественницам, нравилось абстрагироваться от себя самой, покидать собственную телесную оболочку и, забывая о социальном и семейном статусе, устремляться на поиски более значимой реальности. Энни доходила до этого скрытого «смысла всего» через игру. На съемочной площадке она переставала быть собой, однако, чтобы стать другой, чтобы определенный персонаж обрел в ней свое физическое воплощение, самой Энни приходилось проникать в некую сферу, вставать на перекрестье дорог, пересекать местность, где все жизненные различия утрачивали значение. И Анне, и Ханне были ведомы эти дороги. И если Анна попадала туда через созерцание природы и называла этот путь Богом, то Ханна обретала его в сексуальности и называла бессознательным. Что же до Энни, то ей вообще не нужно было ничего называть. Еще недавно причиной подобных состояний она назвала бы химическую реакцию, которую вызывали в организме наркотики или медикаменты, но, когда она начала лечить Итана, ей стало понятно — в который уже раз, — что определение подобного состояния зависело от времени. Ныне верили только в молекулы. Божественное, психическое, химическое — это были просто подходы, предлагаемые разными веками, чтобы открыть наконец дорогу к тайне. Анна, Ханна, Энни…

И хотя названные выше ключи открывали некие двери, тайна продолжала существовать.

Энни перестала пытаться понять это. Ей хотелось лишь испытать подобное. Поскольку она никогда не была сильна в оценке причин и смысла жизни, ее уделом оставалось незнание, но она радостно справляла этот траур по правде. Она решила принять это незнание с достоинством, а не со страхом. Она интуитивно избрала иной путь для проникновения в непознаваемость человеческого бытия. Нужно было просто жить в этой тьме. Но что могло осветить ее? Пока Энни не нашла этого факела. Зато у нее был амулет — доверие.

Похлопав по корню липы, выступавшему из земли, Энни улыбнулась:

— Если бы только растения могли говорить… Если бы могли рассказать, что видели и слышали… Поделитесь со мной своей памятью!