Женщина-ветер

Когда я вышла из туалета, в коридоре уже образовалась целая очередь. Почему-то всем приспичило именно в этот туалет, а ведь в другом конце вагона можно было сделать все свои дела в туалете-близнеце. Стараясь не слышать шипение и возмущенные голоса пассажиров, догадавшихся, чем я могла заниматься там в течение целого часа (видимо, проводники куда-то отлучились, иначе туалет бы давно вскрыли, а меня уличили бы в том, что я превратила туалет в помывочную), я вернулась в свое купе и принялась сушить волосы тонким, похожим на марлевую повязку, положенным мне в комплекте с постельным бельем полотенцем. Относительно чистая, я почувствовала огромное облегчение, и даже волосы мои заблестели при электрическом свете. Я ехала в Москву, к Марку, у меня было немного денег… К тому же на Садовнической улице меня ждала моя квартира. Я старалась не загадывать далеко вперед – насчет работы и моего денежного положения, но возвращаться в университетскую библиотеку я не собиралась. И дело было даже не в том, что все стали бы показывать на меня пальцами, вот, мол, ее оправдали, а ведь она сидела в тюрьме по обвинению в убийстве своего любовника… Захар, ты помнишь, как все было?

Беатрисс повадилась ходить к другу Захара, Валентину Рожкову, и его жене Людмиле, у которых росло двое прелестных мальчиков-погодков, похожих на розовых, с полотен Ватто или Буше, ангелочков. Ей нравилось, рассказывала она, сидеть допоздна на просторной кухне этой семьи, помогая Людмиле готовить или что-то чинить, подшивать, нравился запах подгоревшего молока, которым была пропитана кухня. Нравился постоянный беспорядок, который устраивали толстенькие, лобастые, задастые крошки. Она с ума сходила, когда ей позволялось поухаживать за детьми, прикоснуться к ним своими чисто вымытыми руками. Захар, возвращаясь после работы домой, уставший, голодный, находил квартиру пустой, а в холодильнике – холодный ужин. Жену и упрекнуть-то вроде было не в чем – она была известно где: он звонил Рожковым, Беатрисс подходила к телефону, извинялась, что припозднилась и что уже ночь, она останется у них ночевать, потом трубку брали или Людмила, или сам Рожков, просили за Берту, извинялись за нее… Не у любовника же она была. Но дома-то ее не было!

Беатрисс в разговорах о семье Рожковых менялась. Ее невозможно было узнать. Она в таких подробностях рассказывала мне о малышах, о той приятной для нее возне с ними, что меня начинало тошнить от этой розовой сентиментальности, от этих чужих детских слюней и соплей. Беатрисс, ты ли это? И тогда она вздыхала и брала сигарету. Вот такой она нравилась мне больше. Инстинкт материнства бил в ней ключом, не находя выхода. По всем прогнозам врачей, она могла родить, но, давно уже бросив пить свои таблетки, все равно не беременела. Захар, медик, проверился – он был здоров и мог иметь детей…

Захар, как жаль, что ты не слышишь меня и больше никогда не увидишь. И мы не сможем вспомнить с тобой тот синий морозный январский вечерок, когда я заглянула к вам просто так. Марк уехал по делам куда-то в провинцию, а мне так хотелось с кем-нибудь поговорить, выпить немного вина… Конечно, я ехала в первую очередь к Беатрисс, тем более что заранее созвонилась с ней и договорилась о встрече. Разве что она забыла и поехала к своим Рожковым.

– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы без своего адвоката, – вдруг очнулась я, когда поняла, что Беатрисс и не думает ничего рассказывать, глядя на меня с таким ужасом, словно я действительно убила ее мужа, а она все то время, что мы с ней находились здесь, в ее квартире, была у Рожковых, помогала Людмиле печь печенье.