Женщина во тьме

Он вращает меня то в одну сторону, то в другую. Я тоже плачу. Оплакиваю пару, какой мы были когда-то: мужчину с неотразимой улыбкой, что пригласил меня однажды на танец, нашу любовь, наши несбывшиеся мечты.

– Ты права. Этот дом… Когда я рос, здесь и тогда были прогнившие рамы, разруха и сырость… Мои родители… с ними тоже все было не так, все неправильно. Я думал: как только дом станет моим, все пойдет по-другому. Я был уверен, что смогу привести его в порядок.

Патрик усаживает меня на нижнюю ступеньку лестницы, из коробки на столике достает салфетку, промокает мои окровавленные губы.

– Дом отобрали, – продолжает муж, – тогда я не мог этому помешать. И вдруг появилась возможность его вернуть. Ты в то время так болела, а потом еще отравилась снотворным. Я испугался. Испугался, что потеряю тебя, и решил: переезд все изменит к лучшему. – Патрик наклоняется, будто хочет меня поцеловать. Я вздрагиваю. – Думал, если мы сюда переедем, все образуется. Но никому из нас здесь лучше не стало. Я мечтал совсем о другом.

Чувствую, в раздавленном неудачами муже снова закипает злость. Взглянув на испачканную кровью салфетку, Патрик переходит на шепот.

– Помнишь, как мы встретились, мечтали, строили планы? Ты помнишь?

Помню. Помню эти глупые разговоры о журавлях в небе. Обычное воркование влюбленных. На самом деле мечты Патрика – о прекрасном будущем в доме с видом на море, о детях и собаках – были совершенно беспочвенны. Да я к этим фантазиям никогда всерьез и не относилась.

– Сара, пожалуйста, не уходи.

Он тянет ко мне руку. Отпрянув, я качаю головой. «Не прикасайся!» – хочу крикнуть, но вслух ничего произнести не могу. Боюсь, это вызовет новый приступ гнева. Патрик – на сей раз ласково – прикасается к моей щеке, берет за подбородок, проводит большим пальцем по губам.

– Этот дом… Я его продам.

– Продашь?

Не верю. Всю взрослую жизнь Патрик как одержимый стремился заполучить его обратно.

– Не веришь? Продам, обязательно продам. Зачем он мне, если останусь один? Здесь должна жить семья. Одному он мне не нужен. – Лоб Патрика упирается в мой. – Пожалуйста… Я бы никогда… Если бы мы сюда не переехали, если бы не проблемы с домом и все остальное… Я никогда бы не позволил себе… Не потерял бы контроль. Ты была права, ты все понимала, ты говорила, предупреждала. Дай мне возможность загладить вину, пожалуйста. Уедем отсюда – и такое больше не повторится. Все будет хорошо. Ты увидишь, все будет по-прежнему, как раньше.

Патрик опять кружит меня. Закрываю глаза. По щекам текут слезы. Как раньше? Когда раньше? Когда я была до того несчастна, что наглоталась таблеток? Или когда под гулкое тиканье часов в пустой кухне считала минуты, чтобы ровно в пять откупорить бутылку вина? Или когда мы с детьми вздрагивали при стуке входной двери, потому что не знали, в каком настроении Патрик вернулся домой?

Или когда я думала, что у нас счастливая семья, а Патрик, одержимый домом-убийцей – мне он казался давно забытой страницей прошлого, – чуть ли не каждый месяц приезжал в этот город, сидел в пабах, а потом, вернувшись, врал про деловые встречи?

Неуклюжую, в поношенной куртке от благотворительной организации, муж вертит меня в некоем подобии танца, улыбается, смотрит ласково, а я гадаю: осталось ли в Патрике хоть что-нибудь от прежних дней?

– Прости меня, – не перестает извиняться он, – я тебя не отпущу, я не могу дать тебе уйти. – Из открытой двери подвала в лицо повеяло холодом. – А где Миа? Где Джо?

– Не знаю.

Подавляю искушение посмотреть на часы: успела ли Миа сесть в поезд? Сердце выпрыгивает из груди.

– Я так надеялся, что Миа ошиблась, – доставая из кармана конверт, говорит Патрик, – но вот: получил еще одно письмо.

– Какое письмо?

– Знаешь, сначала я не поверил, вскочил в автомобиль, помчался в город, хотел сам во всем разобраться. А потом в галерее увидел твои картины, твое имя на плакате и понял, что врала не Миа, а ты. Она же открыла мне глаза.

– Ты о чем?

Дочь все время твердила мне про «холодные точки» Я тоже начинаю их ощущать. Правда, они не снаружи, а внутри – растут, пятнами холода расползаются по всему телу.

Патрик вынимает из конверта фотографию – я и Бен. Холод проникает в каждую клеточку моего тела. О господи, как мне отсюда выбраться? Бежать! Хочу обойти мужа справа, а он хватает меня за руку, тащит обратно и, кружа, впечатывает в стену.

– Нет, Сара, никуда ты не уйдешь.

Не могу пошевелиться.

– Патрик, эта фотография… Это не то, что…

– Не то? Хотел бы я в это поверить. Не пойму, кто бросил ее в ящик.

Анна. Это она.

– Я говорил себе, – продолжает Патрик, – что ты изменить не могла и кто-то сделал снимок по личным причинам – из мести, но потом вспомнил слова Миа.

– Что ты наделал, – шепчу я.

Опять этот странный невидящий взгляд.

– Миа – хорошая девочка. Она честно рассказала, как все было на самом деле, а я разозлился на нее, потому что не хотел верить.

– Между нами ничего не было, – бормочу я, – он художник, мы говорили о выставке в его галерее. Я хотела сделать сюрприз.