Женщинам не понять

Запах Салли, запах Энн – от рубашки все еще исходил их запах. Я почувствовал, как от этого твердеет мое тело.

Я оставил рубашку и провел руками по лицу; запах почти развеялся, но меня так и не покидало ощущение его силы, и я вновь увидел Энн и Салли и переплетение наших тел в сыром подвале гарлемской забегаловки.

В соседней комнате спала Шейла. Я никогда не спрашивал себя, обманываю ли я ее, удовлетворяя свои желания с никовскими девчонками, прихватывая проституток под носом и на глазах их клиентов и в их же машинах. Но в этот момент я понял, что поступаю плохо – совершаю то, чего простить нельзя, – так как предаю умом и не даю телом.

Я начал себя успокаивать. Ну хорошо, возможно, что спать с двумя негритянками намного утомительнее, чем с белыми, и что мне нужно просто отдохнуть. Но мое напрягшееся тело доказывало обратное, а образы, которые проносились перед моими глазами, ничего общего с мирными пейзажами – голубой гладью озер – не имели.

Я вошел в ванную и открыл кран душа. Снова – ледяная вода, на этот раз – для успокоения, так как я даже думать боялся воспользоваться своим состоянием, чтобы разбудить Шейлу и развеять ее подозрения.

Я боялся; боялся, что в этот раз сравнение будет не в ее пользу.

Вышел я на подкашивающихся ногах, измотанный больше психически, чем физически.

Я снова лег в бессонную постель и еще долго терзался в темноте боязнью слишком хорошо понять то, что меня терзало, – пока сон меня не прибрал.

VIII

Спал я беспокойно, кошмарно и, несмотря на усталость, проснулся намного раньше Шейлы, так как смутно чувствовал, что надо уходить, пока она не начала задавать новые вопросы, пока вчерашний разговор не свернул в опасное русло. Ребенок спал в соседней комнате, и я должен был спешить: детский сон не соперник уличному шуму в семь часов утра.

Я быстро побрился, взял свежее белье, швырнул в лакированный ящик то, которое носил накануне, надел легкий костюм и вышел.

Позавтракал я в кафе. Я не торопился. Мне нужно было убить весь день до начала работы у Ника.

Я вошел в телефонную кабину и позвонил Шейле.

– Алло?

Голос у нее был беспокойный.

– Алло, это Дэн, – сказал я. – Добрый день.

– Ты не завтракал?

– Мне нужно было выйти. По поводу того дела, о котором я тебе говорил вчера вечером.

Она не ответила, и я облился холодным потом при мысли о том, что она сейчас повесит трубку.

– А, да, – отозвалась она наконец, – я вспомнила.

Каким ледяным тоном она произнесла эти слова.

– Я заходить не буду, – сказал я. – Потом поеду прямо к Нику. Мне за утро нужно столько людей повидать.

– Смотри, чтобы у них было не очень много помады на губах, – выдала Шейла.

Она повесила трубку. Ладно. Я тоже повесил трубку и вышел из кабины.

Целый день, до пяти часов времени еще много.

Погулять. Потом в кино.

Искать квартиру.

При этой мысли я улыбнулся. Улыбка получилась невеселой. Вот еще одно забавное воспоминание, колющая боль живой раны, и столь поверхностной, что на нее даже стыдно обращать внимание.

Я старался не думать о том, что меня так сильно тревожило. Так сильно и глубоко, что мне удалось – как при настоящих катастрофах – отключиться, отстраниться, остаться почти равнодушным.

Вначале я боялся Ричарда. Я рисковал потерять все: положение, жену, сына – всю жизнь. Я проводил целые дни в страхе и испробовал все. Потом я решился встретиться с ним лицом к лицу.

Я встретился с ним. Но к моему несчастью, он был не один. Вместе с ним я встретил настоящего Дэна. Да. Теперь я боялся самого себя – своего собственного тела, восставшего против хозяина; тела, охваченного инстинктом, который я отказывался признавать.

Пускай меня выдаст Ричард, и я потеряю свое положение, жену, сына. Ладно. Но я останусь самим собой, останется хоть шанс все вернуть.

Но если меня выдаст собственное тело, у меня не останется ничего.

Я обернулся и посмотрел вслед девушке, одетой слишком хорошо для этого времени дня и этого района города. Светило солнце. Я жил.

Я думал о Шейле.

Я жил, хотя и чувствовал себя импотентом.

Я зашел в какой-то бар. Из-под белого фартука топорщились рукава бармена. Он надраивал свою стойку сальной тряпкой. Кафельный пол был весь в опилках.

– Виски! – приказал я.

Не говоря ни слова, он поставил передо мной стакан.

– Хорошенький денечек, – закинул я. – Что-нибудь интересненькое не наклевывается?

– Не наклевывается, – ответил он. – Клев для всех одинаковый.

– Насчет Боба Уитни бояться нечего.

– Всех сделает, – отрезал бармен.

Такой вот не очень разговорчивый мужчина.

– Чем бы заняться в этом городе в восемь часов утра? – спросил я.

– Ничем, – отрубил он. – Работать надо.

– До пяти работы нету, – сказал я, залпом допивая виски. Что и говорить, привыкнуть к алкоголю было не просто.

Перед стойкой начиналась лестница, ведущая в зал на втором этаже. Оттуда доносился какой-то шум, возня – ведра, швабры, – кто-то делал уборку. Я поднял глаза и заметил на верхней ступени черно-белый халат негритянки. Она стояла на коленях, а ее жирный зад ритмично ходил из стороны в сторону.

– Еще одно виски, – сказал я бармену.

Ну что можно сделать в восемь часов утра? Я заметил музыкальный ящик.