Женщины

Потом Таня расстегнула мне ширинку и взяла мой хуй в рот. Вытянула его и взглянула на меня. Она стояла на коленях у меня между ног. Смотрела мне прямо в глаза и обводила языком головку. У нее за спиной остатки солнца протекали сквозь мои грязные шторы. Потом она приступила. Она абсолютно не владела техникой; ничегошеньки не знала о том, как надо. Прямо и просто елозила башкой. Как лобовой гротеск прекрасно, но на одном гротеске не кончишь. Я до этого пил, и теперь мне не хотелось ранить ее чувства. Поэтому я рванул в страну грез: мы оба лежим на пляже, и нас окружает человек 45 или 50, мужчин и женщин, большинство – в купальных костюмах. Столпились вокруг тесным кругом. Солнце стоит высоко, море накатывает и откатывает, и его хорошо слышно. Время от времени две-три чайки вьют низкие круги у нас над головами.

Таня сосала и покусывала, а они смотрели, и я слышал их замечания:

– Господи, глянь, как захватывает!

– Дешевая охуевшая потаскуха!

– Отсасывает у мужика на сорок лет старше!

– Оттащите ее! Она ненормальная!

– Нет, постойте! Как набрасывается, а?

– И ПОСМОТРИТЕ на эту штуку только!

– УЖАС!

– Эй! Я ей щас в жопу засажу, пока она занята!

– Она СУМАСШЕДШАЯ! БЕРЕТ ЗА ЩЕКУ У ЭТОГО СТАРОГО МУДАКА!

– Давайте спичками подпалим ей спинку!

– СМОТРИ, ВО ДАЕТ!

– СОВСЕМ СПЯТИЛА!

Я нагнулся, схватил Таню за голову и всадил хуй прямо в центр ее черепа.

Когда она вышла из ванной, я уже приготовил два стакана. Таня отхлебнула и посмотрела на меня.

– Тебе понравилось, правда? Я так и поняла.

– Ты права, – ответил я. – Тебе симфоническая музыка нравится?

– Фолк-рок, – сказала она.

Я подошел к приемнику, передвинул на 160, включил его, врубил погромче. Приехали.

104

Назавтра я отвез Таню в аэропорт. Мы выпили в том же баре. Мулатки нигде не видать; такая нога сейчас с кем-то другим.

– Я тебе напишу, – сказала Таня.

– Хорошо.

– Ты думаешь, я потаскушка?

– Нет. Ты любишь секс, а в этом нет ничего дурного.

– Да ты и сам от него шалеешь.

– Во мне много пуританского. А пуритане наслаждаются сексом как никто.

– Ты правда ведешь себя невиннее всех моих знакомых мужиков.

– В каком-то смысле я всегда был девственником…

– Вот бы мне о себе так сказать.

– Еще выпьешь?

– Конечно.

Мы пили молча. Подошло время посадки. На прощанье я поцеловал Таню рядом с контрольным постом, спустился на эскалаторе. Возвращение домой прошло без событий. Я думал: что ж, я снова один. Надо хоть написать что-нибудь, еби его мать, – или же снова в дворники подаваться. Обратно на почту меня уже никогда не возьмут. Человек должен быть, как говорится, на своем месте.

Я въехал во двор. В почтовом ящике ничего. Я сел и набрал Сару. Та была в «Таверне».

– Как оно все? – спросил я.

– Эта сука уехала?

– Уехала.

– Давно?

– Только что посадил на самолет.

– Тебе она понравилась?

– У нее были кое-какие качества.

– Ты ее любишь?

– Нет. Послушай, мне бы хотелось тебя увидеть.

– Я не знаю. Мне было ужасно трудно. Откуда я знаю, что ты не поступишь так снова?

– Никто никогда не может быть вполне уверен в своих поступках. Ты и сама не знаешь, как поступишь.

– Я знаю, что я чувствую.

– Слушай, я ведь даже не спрашиваю, чем ты занималась, Сара.

– Спасибо, ты очень добрый.

– Я бы хотел тебя увидеть. Сегодня вечером. Приезжай.

– Хэнк, ну, я не знаю…

– Приезжай. Просто поговорим.

– Я дьявольски расстроена. Мне плохо было, как не знаю кому.

– Слушай, давай я так скажу: ты у меня – номер первый, а второго номера вообще не существует.

– Ладно. Буду около семи. Слушай, меня два клиента ждут…

– Хорошо. Увидимся в семь.

Я положил трубку. Сара и впрямь добрая душа. Потерять ее из-за Тани – просто смешно. Однако и Таня кое-что мне дала. Сара же заслуживает лучшего обращения. Люди обязаны друг другу некой верностью, что ли, даже если не женаты. В каком-то смысле доверие должно быть еще глубже именно потому, что не освящено законом.

М-да, нам нужно вино, хорошее белое вино.

Я вышел, сел в «фольксваген» и поехал к винной лавке рядом с супермаркетом. Мне нравится часто менять винные лавки, поскольку продавцы запоминают твои привычки, если приходишь денно и нощно и чуть ли не все скупаешь. Я ощущал их недоумение: почему это я еще не сдох? – и от этого мне становилось неуютно. Возможно, правда, они ни о чем подобном и не думают, но человек, в конце концов, становится параноиком, если у него по 300 бодунов в год.

В этой новой точке я нашел четыре бутылки хорошего белого вина и вышел с ними наружу. Снаружи стояли четверо пацанов-мексиканцев.

– Эй, мистер! Дай нам денег! Эй, мужик, ну дай денег-то!

– Зачем вам?

– Надо, мужик, надо, сам знаешь!

– Коки купить?

– Пепси-колы, чувак! Я дал им 50 центов.

(БЕССМЕРТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ ПРИХОДИТ НА ВЫРУЧКУ УЛИЧНЫМ БЕСПРИЗОРНИКАМ)

Они убежали. Я распахнул дверцу «фолька» и поставил вино на сиденье. Но тут мимо пронесся фургон, его дверца с лязгом распахнулась. Изнутри грубо выпихнули женщину. Молодая мексиканка, года 22, без грудей, в серых брючках. Черные волосы немыты и жидки. Мужик орал на нее из кабины:

– БЛЯДЬ ПРОКЛЯТАЯ! БОЛЬНАЯ ЕБАНАЯ БЛЯДЬ! ДАВНО ПОРА БЫЛО ДАТЬ ТЕБЕ ПИНКА ПОД СРАКУ!