Женщины

Мы допили полудюжину, и я вышел прикупить еще. Когда я вернулся, Монти уже свалил. Джоанна сказала, что у него встреча. Мы заговорили о живописи, и я вытащил кое-что свое. Она взглянула и решила, что парочку, пожалуй, купит.

– Сколько? – спросила она.

– Ну, сорок долларов за маленькую и шестьдесят за большую.

Джоанна выписала мне чек на сто долларов. Затем сказала:

– Я хочу, чтобы ты со мною жил.

– Что? Это довольно неожиданно.

– Оно того стоит. У меня есть кое-какие деньги. Только не спрашивай, сколько. Я даже придумала, почему нам следует жить вместе. Хочешь, скажу?

– Нет.

– Во-первых, если бы мы жили вместе, я бы взяла тебя в Париж.

– Ненавижу ездить.

– Я бы показала тебе такой Париж, который бы тебе точно понравился.

– Дай подумать.

Я наклонился и поцеловал ее. Потом поцеловал еще раз, чуть дольше.

– Блядь, – сказал я, – пошли в постель.

– Ладно, – ответила Джоанна Дувр.

Мы разделись и завалились. В ней было 6 футов росту. До этого у меня бывали только маленькие женщины. А тут странно – докуда ни дотянись, там еще и еще. Мы разогрелись. Я подарил ей 3 или 4 минуты орального секса, затем оседлал. Она была хороша – она в самом деле была хороша. Мы подмылись, оделись, и она повезла меня ужинать в Малибу. Рассказала, что живет в Галвестоне, Техас. Оставила номер телефона, адрес и сказала, чтобы я приезжал. Я ответил, что приеду. Она сказала, что насчет Парижа и всего остального она серьезно. Хорошая поебка была, и ужин тоже отличный.

34

На следующий день позвонила Кэтрин. Она сказала, что уже взяла билеты и прилетает в Лос-Анджелес-Международный в пятницу в 2.30 дня.

– Кэтрин, – промямлил я, – я должен тебе кое-что сказать.

– Хэнк, ты что – не хочешь меня видеть?

– Я никого так не хочу видеть, как тебя.

– Тогда в чем же дело?

– Ну, ты знаешь Джоанну Дувр…

– Джоанну Дувр?

– Ту… ну, сама понимаешь… твой муж…

– Что там с ней, Хэнк?

– Ну, она ко мне приезжала.

– В смысле, приезжала к тебе домой?

– Да.

– И что?

– Мы поговорили. Она купила две мои картины.

– Что-то еще произошло?

– Д-Да.

Кэтрин замолчала. Потом произнесла:

– Хэнк, я не знаю, хочется ли мне теперь тебя видеть.

– Я понимаю. Послушай, давай ты все обдумаешь и перезвонишь мне? Прости, Кэтрин. Мне жаль, что так случилось. Вот все, что я могу сказать.

Она повесила трубку. Не перезвонит, подумал я. Лучшая женщина, которую я встретил, – и так облажаться. Я достоин разгрома, я заслужил подохнуть в одиночестве в психушке.

Я сидел у телефона. Читал газету – спортивный раздел, финансовый раздел, комиксы. Телефон зазвонил. Кэтрин.

– НА ХУЙ Джоанну Дувр! – засмеялась она. Я ни разу не слышал, чтобы Кэтрин так выражалась.

– Так ты приезжаешь?

– Да. Ты записал время?

– Я все записал. Я там буду.

Мы попрощались. Кэтрин приезжает, приезжает на неделю, по крайней мере, – с этим лицом, телом, с этими волосами, глазами, смехом…

35

Я вышел из бара и взглянул на табло. Самолет прилетает вовремя. Кэтрин уже в воздухе и приближается ко мне. Я сел и стал ждать. Напротив сидела ухоженная баба, читала книжку. Платье задралось на бедрах, оголив весь фланг, всю ногу, упакованную в нейлон. Зачем она так это подчеркивает? У меня с собой была газета, и я посматривал поверх листа бабе под платье. Великие бедра. Кому эти бедра достаются? Как придурок, я заглядывал ей под юбку, но ничего не мог с собой поделать. Она сложена. Когда-то была маленькой девочкой, когда-нибудь умрет, но сейчас показывает мне свои ноги. Потаскуха чертова, я бы всунул ей сто раз, я бы всадил в нее 7-с-половиной дюймов пульсирующего пурпура! Она закинула одну ногу на другую, и платье заползло еще выше. Она подняла голову от книжки. Наши глаза встретились – я зексал поверх газеты. Ее лицо ничего не выражало. Она залезла в сумочку и вытащила пластинку жвачки, сняла обертку и положила жвачку в рот. Зеленую жвачку. Она жевала зеленую жвачку, а я наблюдал за ее ртом. Она не оправила юбку. Она знала, что я на нее смотрю. Я ничего не мог поделать. Я раскрыл бумажник и вытащил 2 пятидесятидолларовые купюры. Она подняла взгляд, увидела деньги, снова опустила глаза. Тут рядом со мной на лавку плюхнулся какой-то жирный мужик. Рожа багровая, массивный нос. И в тренировочном костюме, светло-коричневом тренировочном костюме. Он перднул. Дама поправила платье, а я сложил деньги обратно в бумажник. Хуй мой обмяк, я встал и направился к питьевому фонтанчику.

На стоянке снаружи самолет Кэтрин буксировали к рампе. Я стоял и ждал. Кэтрин, я тебя обожаю.

Кэтрин сошла с рампы, безупречная, с рыже-каштановыми волосами, стройное тело, голубое платье прямо льнет на ходу, белые туфельки, стройные аккуратные лодыжки – сама молодость. В белой шляпке с широкими полями, поля опущены как раз на сколько надо. Глаза ее глядели из-под полей, огромные, карие, веселые. В ней был класс. Она б ни за что не стала оголять зад в зале ожидания аэропорта.

И стоял я – 225 фунтов, замороченный и по жизни потерянный, короткие ноги, обезьянье тулово, одна грудь и никакой шеи, слишком здоровая башка, мутные глаза, нечесаный, 6 футов ублюдка в ожидании ее.