Женщины

– И у меня, к тому же, хорошие лодыжки! Посмотри!

Она показала мне свои лодыжки.

Я сидел на краю постели.

– Я не могу с тобой остаться, Ди Ди…

Она резко села и принялась меня колотить. Кулаки у нее были твердыми, как камни. Она отоваривала меня обеими руками. Я просто сидел, а она отвешивала плюхи. Мне попадало в бровь, в глаз, в лоб, по скулам. Один я поймал даже кадыком.

– Ах ты сволочь! Сволочь, сволочь, сволочь! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

Я схватил ее за запястья.

– Ладно, Ди Ди, хватит. – Она упала обратно на постель, когда я встал и вышел вон, по коридору и наружу через парадное.

Когда я вернулся, Лидия сидела в кресле. Лицо ее было темно.

– Тебя долго не было. Посмотри мне в глаза. Ты ебал ее, правда?

– Нет, неправда.

– Тебя ужасно долго не было. Смотри, она поцарапала тебе лицо!

– Говорю тебе, ничего не произошло.

– Сними рубашку. Я хочу посмотреть на твою спину.

– Ох, кончай это говно, Лидия.

– Снимай рубашку и майку.

Я снял. Она зашла мне за спину.

– Что это за царапина у тебя на спине?

– Какая еще царапина?

– Вот здесь, длинная… женским ногтем.

– Если она там есть, значит, ее ты провела…

– Хорошо. Я знаю, как можно проверить.

– Как?

– Марш в постель.

– Хоро-шо!

Экзамен я выдержал, но после подумал: а как мужчине проверить женщину на верность? Несправедливо, а?

21

Я все время получал письма от одной дамы, жившей где-то в миле от меня. Она подписывалась Николь. Она писала, что прочла несколько моих книг, и те ей нравились. Я ответил на одно письмо, и она откликнулась приглашением зайти. Однажды днем, не сказав ничего Лидии, я забрался в «фольк» и поехал. Квартира у нее располагалась в аккурат над химчисткой на бульваре Санта-Моника. Дверь вела прямо с улицы, и сквозь стекло я разглядел лестницу наверх. Я позвонил.

– Кто там? – донесся из маленького жестяного динамика женский голос.

– Я Чинаски, – ответил я. Прозудел зуммер, и я толкнул дверь.

Николь стояла на верхней площадке лестницы и смотрела вниз на меня. Культурное, чуть ли не трагическое лицо, а одета в длинное зеленое домашнее платье с низким вырезом спереди. Тело казалось очень хорошим. Она смотрела на меня большими темно-карими глазами. Вокруг них собралось много-много мелких морщинок: может, от чрезмерного питья или слез.

– Вы одна? – спросил я.

– Да, – улыбнулась она, – поднимайтесь сюда.

Я поднялся. Квартира была просторной, две спальни, очень немного мебели. Я заметил небольшой книжный шкаф и стойку с пластинками классики. Я сел на тахту. Она присела рядом.

– Я только что закончила, – сказала она, – читать «Жизнь Пикассо».

На кофейном столике лежало несколько номеров «Нью-Йоркера».

– Вам чаю приготовить? – спросила Николь.

– Я лучше выйду и возьму чего-нибудь выпить.

– Не обязательно. У меня кое-что есть.

– Что?

– Хорошего красного вина?

– Было б неплохо, – согласился я.

Николь встала и ушла в кухню. Я смотрел, как она движется. Мне всегда нравились женщины в длинных платьях. Двигалась она грациозно. Казалось, в ней много класса. Она вернулась с двумя бокалами и бутылкой вина и разлила.

Предложила мне «Бенсон энд Хеджес». Я зажег одну.

– Вы читаете «Нью-Йоркер»? – поинтересовалась она. – Они неплохие рассказы печатают.

– Не согласен.

– А что в них не так?

– Образованные слишком.

– А мне нравится.

– Да ну, говно, – сказал я.

Мы сидели, пили и курили.

– Вам нравится моя квартира?

– Да, славная.

– Мне она отчасти напоминает квартиры, которые у меня были в Европе. Мне нравится пространство, свет.

– В Европе, а?

– Да, в Греции, в Италии… В Греции, главным образом.

– Париж?

– О да, мне нравился Париж. Лондон – нет.

Потом она рассказала о себе. Семья ее жила в Нью-Йорке. Отец был коммунистом, а мать – швеей, в потогонной мастерской. Мать работала на передней машине, она была номер один, самой лучшей. Крутая и симпатичная. Николь училась сама по себе, выросла в Нью-Йорке, как-то повстречала известного врача, вышла замуж, прожила с ним десять лет, а затем развелась. Теперь она получала каких-то 400 долларов алиментов в месяц, и прожить на них оказывалось трудно. Квартира не по карману, однако, слишком ей нравилась, чтобы съезжать.

– Ваш стиль, – сказала она мне, – он такой грубый. Как кувалда, но в нем есть юмор и нежность…

– Ага, – сказал я.

Я поставил стакан и посмотрел на нее. Взял ее подбородок в ладонь и притянул к себе, дав ей малюсенький поцелуй.

Николь продолжала говорить. Она рассказывала довольно много интересных историй, некоторые я решил использовать сам – либо как рассказы, либо как стихи. Я наблюдал за ее грудями, когда она склонялась разлить вино. Как в кино, думал я, как в каком-нибудь ебаном кино. Смешно даже. Такое ощущение, что мы перед камерой. Мне нравилось. Лучше, чем ипподром, лучше, чем бокс. Мы все пили. Николь откупорила новую бутылку. Рот у нее не закрывался. Ее легко было слушать. В каждой истории была мудрость и немного смеха. Николь производила на меня больше впечатления, чем понимала сама. Меня это смущало – слегка.