Женщины Девятой улицы. Том 2

Далее она составила список и, устроившись в квартире у мамы, обзвонила всех, кого знала в мире искусства и литературы, а также всех, с кем лично не была знакома, но чье присутствие на мероприятии считала полезным[556]. Во вторую группу вошел Клем Гринберг, критик-искусствовед из еженедельного журнала The Nation. Этого автора она помнила еще по его самым первым публикациям в Partisan Review, левом ежеквартальном литературно-политическом журнале. Хелен пригласила критика на открытие выставки. Клем в ответ сказал: «Обожаю Беннингтонский колледж! И девушек из Беннингтона. Но приду, если будет дармовая выпивка».

«Будет и мартини, и “манхэттены”», – заверила Хелен.

«Тогда точно приду», – из трубки раздался краткий, но медленный ответ с деланным виргинским акцентом[557].

Выставка открылась вечером 15 мая. «Пришел весь художественный и литературный мир нью-йоркского авангарда, – вспоминала Хелен[558]. – И все здорово набрались»[559]. Как обещал, явился и Клем, тем самым благословив мероприятие, получившее одобрение известного критика. Его статьи по стилю и содержанию были почти такими же дерзкими, как картины и скульптуры, о которых он писал.

Клем переходил от картины к картине, а публика, не отрываясь, следила за ним. Люди хотели понять, что же здесь действительно интересно. Критик меж тем задерживался у некоторых работ – рассматривал их своим знаменитым не слишком дружественным взглядом, хмурил брови, жевал свисающую с губы сигарету. Чтобы сконцентрировать фокус, он иногда придавливал пальцами нижние веки. Клема называли «королем критики 1940-х годов», художники того периода его уважали и всячески прославляли за храбрость. По словам Джона Майерса, в «Кедровом баре» обсуждалась «каждая чертова статья» Клема[560].

Клем Гринберг просто не мог не заинтересовать Хелен. Он был очень мощной интеллектуальной фигурой в мире авангардного искусства, а она всегда тратила время только на лучшее[561]. Хелен подошла к важному гостю и провела его по всей выставке – от полотна к полотну. Пара из них вышла потрясающая. На каблуках Хелен была ростом больше ста восьмидесяти сантиметров – практически вровень с Клемом. У нее, как и у матери, были густые темные волосы до плеч, завитые томными волнами а-ля Лорен Бэколл. Глаза – огромные, круглые, глубокие; рот – не особо большой, но улыбка выходила широкой, радостной и без намека на сдержанность.

Рядом с сорокатрехлетним Клемом (лысеющая макушка и интеллектуальная сдержанность) Хелен выглядела еще более порывистой и живой, чем на самом деле. Искра, проскочившая между ними, чем-то напоминала ту, что зажглась когда-то между юной Мартой и Альфредом. Возможно, и Хелен это почувствовала. Однако Клем Гринберг не был похож на ее отца. Жестокость Клема проявилась уже во время первой встречи.

В какой-то момент Хелен и Клем подошли к картине «Женщина на лошади». Фигуративную абстракцию, написанную в интенсивных основных цветах и с весьма либеральным использованием черного для создания негативного пространства, явно вдохновил Пикассо. И New York Times, и Art Digest оценили это полотно весьма позитивно[562]. Однако Клем заявил: «Мне не нравится». Хелен ответила: «Это мое»[563]. Гринберг был экспертом и не мог не увидеть фамилии автора, написанной желтым по черному в правом нижнем углу. Он отлично понимал, что и кому говорил. Впоследствии, вспоминая тот день, Хелен смеялась: «Он, в сущности, дал мне понять, что, по его мнению, моя картина была на той выставке самой никчемной»[564].

Однако, как показало время, тот комментарий был пробным камнем. Клем не просто желал задеть чувства Хелен – он, судя по всему, оценивал ее зрелость. Проверял, сколько критики способна принять и выдержать эта необыкновенная девушка. Хелен отреагировала на колкость довольно спокойно (ей и самой та картина уже не слишком нравилась)[565], и если реплика Клема действительно была проверкой, то она прошла ее с блеском. К концу мероприятия Гринберг был от Хелен в полном восторге. И чувство оказалось взаимным[566].

В конце мая Хелен зашла в галерею за своей картиной. Ей передали: звонил Клем, просил ее номер телефона[567]. Она же, надо сказать, не слишком по нему скучала. На днях они с Габи произвели фурор на балу изящных искусств, собирая средства для ассоциации «Равенство художников», а через четыре дня после открытия выставки в галерее Селигмана в журнале Life появилась их фотография на полный разворот[568].

Однако Гринберг уже заинтересовал Хелен. Ведь у него был ее номер телефона, но он не звонил (кстати говоря, у него в тот период была связь сразу с двумя женщинами)[569]. Хелен решила подтолкнуть Клема и 4 июня 1950 года отправила ему письмо: