Женщины Девятой улицы. Том 3

Я предложила ему помочь подняться и протащила на себе три пролета вверх. А когда мы добрались до нужного этажа, он вдруг как-то собрался, вытащил из кармана ключ, отпер дверь, быстро втолкнул меня внутрь, захлопнул за нами дверь, повернулся ко мне, посмотрел в упор и сказал: «Ты маленькая американская сучка»[405].

В другой раз Дори шла к Эстебану Висенте и, проходя мимо мастерской де Кунинга, услышала сильный шум. Джоан Уорд внутри страшно кричала на пьяного Билла, который схватил их маленькую дочку Лизу и вытянул на руках за окно. «Таков уж он был, Билл, – сказала Дори. – Пьяный он был страшен. Я была тогда совсем молодой, но кое-что все же понимала. Я почувствовала насилие в его характере и всегда старалась быть с ним очень осторожной»[406].

После смерти Джексона гарем Билла рос в геометрической прогрессии, но осенью 1957 года он начал встречаться с одной леди, которую считал особенной: с Рут Клигман, бывшей подружкой Джексона. Друзья наблюдали, как Билл превращается в Поллока, и качали головами – отчасти в смятении, отчасти от сильного удивления женщиной, которую он теперь таскал за собой повсюду, словно какой-то трофей. Элен называла ее «розовой норкой». Франц окрестил ее «мисс Гранд Конкорс». Однако Билла, казалось, ничуть не волновали эти инсинуации.

Он говорил: «У меня на нее действительно встает»[407]. Элен ничего не имела против самой Рут и со временем могла даже с ней подружиться, но любовная связь мужа с ней была уже слишком. Ранее она добровольно ушла из жизни Билла, чтобы освободить место для его маленькой дочки. Но Билл не стал примерным отцом, образ которого Элен рисовала в своем воображении, и это разозлило ее куда сильнее, чем беременность Джоан и рождение Лизы.

«Единственная ситуация, в которой я знаю, что могу кого-то убить, – сказала однажды Элен, – это когда человек скверно ведет себя с детьми. Я действительно могу его убить, запросто. Могу топором зарубить, могу сделать с ним все что угодно»[408]. Билл был взрослым мужчиной и имел право превращать свою жизнь в полный бардак, но он не имел никакого права разрушать жизнь собственного ребенка.

Нужно сказать, странное поведение Билла стало довольно тревожным фоном для Элен, оказавшейся в тот период на творческой развилке. Она, как и многие другие художники, с которыми ей довелось много лет работать плечом к плечу, чувствовала творческий застой в изменившейся среде, в среде, в которой их живопись вдруг сделалась приемлемой для широкой публики. Экстремисты даже призывали к созданию «новой академии» для противодействия наступлению коммерции в искусстве. Первосвященником этой группы был Эд Рейнхардт[409].

В осень после смерти Джексона он выставил свою первую черную крестообразную картину – черное на черном. Полностью и решительно отказавшись от новых веяний в мире искусства, он назвал свою работу «свободной, неманипулируемой и неманипулирующей, бесполезной, непродаваемой, не поддающейся упрощению, нефотографируемой, невоспроизводимой и необъяснимой иконой»[410].

В мае 1957 года Рейнхардт на станицах ArtNews бросил своим коллегам-художникам перчатку, призвав их последовать его примеру, тоже очистить свое творчество и тем самым отразить вторжение орд сторонников коммерциализации искусства[411]. (По иронии судьбы, впоследствии эти орды начали проявлять огромный интерес к творчеству Рейнхардта.) Однако Элен в это время была в поиске чего-то менее глобального и величественного, нежели всеобъемлющее видение искусства. Ей необходимо было вырваться из «тюрьмы» собственной палитры, но она явно не могла сделать этого в новой атмосфере Нью-Йорка[412]. Она нуждалась в свежем взгляде, во вдохновении, в возобновлении запасов внутренней энергии.

Ее персональная выставка в «Конюшенной галерее», прошедшая в прошлом году, пользовалась вниманием и благосклонностью Arts и ArtNews, но в общем реакция на нее была довольно прохладной[413]. И, что еще важнее, Элен чувствовала: при организации очередной выставки она вполне может обойтись без поддержки своего арт-дилера[414].

Дело в том, что Джон Майерс, к примеру, всегда стимулировал своих художников, нахваливал их и всячески побуждал больше работать и достигать новых высот. А Элеонора Уорд, владелица «Конюшенной галереи», по мнению Элен, не уделяла ей должного внимания. И художница разорвала связи с этой галереей – как люди, решив начать новую жизнь, выбрасывают из дома старые вещи. В письме Элеоноре Элен написала, что не чувствует себя «должным образом представленной» теми «второстепенным» работами, которые Уорд отбирала в качестве образцов ее творчества. Она также возражала против того, что Уорд, по ее словам, думает: