Женщины души моей (ЛП)

На данный момент ничто не нарушает моей подвижности, но однажды элементарные бытовые вещи я буду выполнять с трудом. Я всегда была никудышным водителем, и теперь я в этом плане ещё хуже. Я врезаюсь в деревья, внезапно появляющиеся там, где раньше их вроде бы не было. Я избегаю водить машину в сумерках, поскольку не могу прочесть дорожные знаки и, в конце концов, где-нибудь непростительно заблужусь. Вождение автомобиля — не единственный вызов, которые мне подкидывает судьба. Я отказываюсь совершенствовать компьютер, сменить мобильный телефон и свой старый автомобиль или учиться пользоваться пятью пультами от телевизора. Я уже не могу открывать бутылки, стулья стали тяжелее, петли меньше, а обувь — ýже.

К упомянутым ограничениям прибавляется неизбежное снижение либидо, если сравнивать с его прежней силой, как правило, доставляющей мне удовольствие в прошлом.

Моя подруга Грейс Дамманн, одна из шести Сестёр Вечного Беспорядка, которые являются членами близкого круга моей духовной практики, уже много лет живёт в инвалидной коляске после ужасного лобового столкновения на мосту Золотых Ворот. Это была очень спортивная женщина, она тренировалась, чтобы совершить восхождение на Эверест, когда произошла авария, в результате которой раздробилось несколько костей, после чего она осталась полупарализованной. Подруге понадобились годы, чтобы принять своё новое физическое состояние, мысленно на Гавайях она всё ещё каталась на водных лыжах и бегала марафоны.

Грейс живёт в доме престарелых, потому что нуждается в помощи, там она самая молодая. Помощь, ей оказываемая, крайне мала: пять минут по утрам, чтобы одеть женщину, ещё пять минут по вечерам, чтобы уложить её спать, и два раза в неделю помощь в принятии душа. Она говорит, что каждая капля воды на её коже — настоящее благословение, она наслаждается мылом и пеной от шампуня на своих волосах. Я часто думаю о Грейс, когда принимаю душ, чтобы не относиться к этой привилегии как к чему-то должному.

Моё тело сдаёт, но душа омолаживается. Полагаю, что мои недостатки и достоинства стали более заметны. Я растрачиваюсь и отвлекаюсь на пустяки чаще, чем раньше, хотя и меньше злюсь, потому что мой характер немного смягчился. Заметно увеличилась и страсть к делам, которыми я всегда занималась, и к тому малому количеству людей, которых я люблю. Я уже не боюсь своей ранимости, потому что не путаю её со слабостью; я могу жить с распростёртыми объятиями, открытыми настежь дверьми и готовым принять любого человека сердцем. Это ещё одна из причин, побуждающих меня отмечать собственные дни рождения и радоваться тому, что я женщина: мне не нужно никому доказывать собственную мужественность, как сказала Глория Стайнем. Другими словами, мне не стоит культивировать образ определённой силы, навязанной мне дедом и немало послужившей мне в прошлой жизни, что уже, по правде говоря, неважно; теперь я могу позволить себе такую роскошь, как попросить о помощи и быть сентиментальной.

После того как умерла моя дочь, я в полной мере осознаю близость Смерти. Теперь, в свои семьдесят с небольшим лет, Смерть стала моей подругой. Это неправда, что она — вооружённый косой скелет с запахом гнили; она зрелая женщина, элегантная и любезная, благоухающая гарденией. В далёком прошлом она кружила по моему кварталу, время шло — она обосновалась по соседству, а теперь терпеливо ожидает в саду. Порой, проходя мимо неё, мы приветствуем друг друга, и она напоминает, что мне нужно жить каждый день так, словно бы он у меня последний.

В конечном счёте, сейчас у меня самый великолепный момент всей моей долгой жизни. И, в целом, это хорошая новость для женщин: жить становится легче, как только мы переживём менопаузу и закончим с воспитанием детей. Жить становится легче, если нам удастся свести к минимуму ожидания, отказаться от обид и расслабиться, будучи уверенными в том, что никому, за исключением близких нам людей, нет никакого дела до того, чем мы занимаемся и кто мы есть. Хватит уже к чему-то стремиться, притворяться, жаловаться и изводить себя по пустякам. Напротив, нужно очень любить и себя, и окружающих, не взвешивая, сколько любят нас они. Вот оно — время доброты.

Необычные женщины, с которыми я знакомилась на протяжении жизни, укрепляли то видение о мире, которое у меня было в пятнадцать лет. Согласно моему тогдашнему представлению, женские и мужские ценности абсолютно равны, как в том был убеждён мой дед, слушавший меня с крепко сжатыми губами и побелевшими костяшками суставов. «Не знаю, в каком мире вы живёте, Исабель. Вы говорите мне такие вещи, которые мало что общего имеют со всеми нами», — отвечал он. То же он говорил мне и спустя годы, когда военный переворот в одночасье положил конец демократии, и в стране воцарился длительный режим диктатуры.

Работая журналистом, я узнала о том, что происходило в концентрационных лагерях и пыточных центрах, о тысячах пропавших без вести, о тех, кого разорвало динамитом в пустыне, и о тех, кого сбросили с вертолётов в море.