Женщины французского капитана

А потому выраженное мною в предыдущем письме желание повидать тебя в Вене, взяв отпуск после того, как мы покорим Севастополь, становится если не насмешкой, то невыполненным обещанием; но я говорю, что исполню его, – хотя и придется, по всей видимости, подождать. Я напишу тебе, едва что-то узнаю. Пока я целыми днями разъезжаю вдоль линии наступления, и мне кажется, что я родился среди этих холмов, у этого все еще теплого моря. Обжился в полку, где меня уже держат за своего, и на ужинах у полковника де Дюкетта даже позволяю себе шутить и иронизировать. Иногда меня понимают. Можешь ты в это поверить?

Я – нет. Никогда не думал раньше, что такое событие, как война, когда-нибудь станет моим.

Я часто размышляю о капитане де Эмоне; странно, что, никогда не встречая этого человека, я посмертно записал его если не в друзья, то в хорошие приятели. Он не был ангелом во плоти, не был образцом безгрешности, и конечно, у живых нашлось бы в чем его упрекнуть – но мертвым упреки не адресуют. И остается лишь то, чем капитан де Эмон запомнился мне больше всего, – сильное чувство, ради которого он жил. Это было неправильно, как говорит Инесс де Кормье, по законам божеским и человеческим, и все же в чем-то я могу его понять. Капитан де Эмон любил так, как умел, а любил он сильно. Он совершил множество ошибок и ради своей любви поступал не всегда верно, однако она вела его по жизни, наполняла его самого и каждую его минуту, и это, наверное, самое главное, что нужно о нем помнить.

Я не перестану помнить это о нем, даже если все остальные забудут.

У меня мало общего с капитаном де Эмоном. Он был иным человеком, из тех, с кем я труднее всего схожусь и с кем вряд ли завел бы близкую дружбу. И потому вдвойне странно, что именно от него я научился этой его невероятной, целебной вере в самую жизнь. Не прочувствовал, но понял, проанализировав его поступки, узнав, как он жил и как умер. Понимая, в чем был прав и неправ он, я понял, в чем был прав и неправ я.

Я непременно расскажу тебе об этом, моя дорогая Ивейн, расскажу при нашей встрече в Вене, потому что такое в письмах не пишут. Даже в самых нежных.

Я не поеду в Париж, пока не завершится война. Так или иначе, я дал себе слово. Я не могу появиться там прежде – это оставит мое дело незаконченным, и я не буду ощущать себя цельным, даже если после возвращусь на поле битвы. Мое место сейчас здесь, со всеми этими людьми, и я останусь с ними, что бы ни случилось.