Женщины, кот и собака

Но они не голодали: с собой навезли тушенки, крупы разные, плоские жестяные банки селедки, большой мешок чая и разных сладостей – печенья, сушек, конфет.

Готовили по очереди, варили бадью супа, а макароны и перловку заправляли тушенкой. Картошку брали у местных.

Работали с семи утра до восьми вечера, с перерывами на обед и чай.

Чтобы неплохо заработать, требовалось отстроить коровников пять. Но в августе зарядили дожди, и работа затормозилась. Почти десять дней валялись на сеновале и отсыпались.

Пришло два письма из дома. Мать писала подробно. Про Тёпу, отца и дачу. Про то, сколько она сварила варенья: «Это такое подспорье, сынок! – писала мать. – Нет, ты подумай: на хлеб у нас будет всегда, а хлеб с повидлом – и сытно, и вкусно!» И перечисляла: сливового – шесть банок, вишневого – семь. Клубники и крыжовника – по пять. Потом она писала, как скучает и как волнуется за него: сыт ли, обут? Здоров ли?

Алексей отвечал коротко и бодро: «Все замечательно и просто прекрасно! Сыт, обут и здоров! Ну, и скучаю, конечно».

После пятнадцатого дожди наконец прекратились, и они с удвоенной силой взялись за работу. За это лето Алексей похудел на пять килограммов. Но поздоровел. На руках появились бугры окрепших мышц. Загорел почти дочерна. И без того светлые волосы выгорели до цвета соломы. Алексей смотрелся в осколок зеркала в хозяйских сенях и не узнавал самого себя.

Подельники бегали в большое село за двенадцать километров – оно было еще «живое». В селе еще действовал клуб и даже проводились дискотеки по выходным.

Алексей не пошел ни разу, продолжая думать о Наде.

Он жалел ее… Так жалел, что сердце болело. «Глупая моя, бедная, обманутая провинциалка, – так он думал о Наде. – Одинокая, нищая и красивая… И вот нашелся подонок… Теперь она наверняка перестала верить в людей – вот что ужасно! Возможно, не дай бог, больше не сможет родить… После такого-то… А если не сможет – поломанная и переломанная женская судьба ей гарантирована…»

Ночью, лежа без сна на скрипучем пружинном матрасе, Алексей размышлял о нелегкой деревенской жизни. А ведь такая жизнь была и у нее, его Нади! Колодец, ведра, печь, огород, поля картошки, скотина, размокшие, непроходимые улицы после дождя…

А если бы такое случилось с Тёпой? Если бы ей попался такой мерзавец?!

В эти моменты Алексей покрывался холодным потом. Он забывал, что с его сестрой никак не могло произойти что-то подобное.

Потом доходило: с Тёпой такое случиться не может!

А потом становилось страшно еще и от мысли, что никогда с его Тёпой подобное не случится…

Ребята крутили романы с деревенскими девчонками, шумно обсуждали свои подвиги на сексуальном фронте, посмеивались над наивными аборигенами. Алексею все это было противно – и этот фарс, и хвастовство, и удалая лихость, и пошлость.

В конце августа «бугор» рассчитался с бригадой. Деньги, по непреложному закону шабашки, поделили поровну. Вышло по две тысячи на брата. Кто-то остался недовольным и пытался поспорить с бригадиром. А Алексей был отчаянно счастлив: две тысячи сулили вполне безбедную жизнь их семьи практически на целый год!

«Ну, и плюс мамино варенье, – улыбнулся он про себя, пересчитывая заработанное. – Проживем!»

В Нижнем рванули в центральный универмаг, и там повезло: в конце месяца, для плана, иногда выбрасывался дефицит.

Тетки в очереди за польскими блузками недовольно шипели на заезжих гастролеров – шумных и наглых молодых москвичей. Но те их разжалобили: дескать, подарки покупают матерям и любимым!

Тетки принялись бурно советовать: цвет, размер и так далее.

Уже у прилавка Алексея вдруг осенило: Надя! Но брать ей кофточку было как-то неловко…

Ладно, проехали! Кто он ей, собственно, чтобы подарки дарить?

Зашел в отдел ювелирных украшений. А если?.. Замер, ничего не понимая в этом вопросе. Мать давно украшения не носила и, разумеется, не покупала. Про Тёпу и нечего говорить.

Продавщица, молодая и симпатичная, приветливо улыбнулась и предложила помочь.

– Невесте? – лукаво спросила она.

Алексей растерялся, залился пунцовой краской и буркнул:

– Почему сразу невесте? Сестре!

Ну и выбрали: тоненькую золотую цепочку с кулончиком – листик клевера, три лепестка и прозрачный камешек посередине. Алексей представил цепочку на загорелой Надиной шее и как дурак заулыбался. Как счастливый дурак!

Очень хотелось в Москву! Нестерпимо! Домой – под горячий душ, к маминому борщу, семейным разговорам. К бурчанию отца, торопливым маминым докладам про дачу и заготовки. К Тёпе… К их разговорам за полночь, к родному шепоту, родным запахам. Дом!..

От вокзала взял такси. Во-первых, хотелось шикануть, а во-вторых – поскорее очутиться дома.

Таксист резко и громко, с таксистским шиком, затормозил у подъезда, и Алексей, едва выскочив из машины, закинул голову вверх: из окна на него смотрели Тёпа и мама.

Он помахал им рукой и бросился в подъезд. Не дожидаясь лифта, бегом рванул по лестнице – так будет быстрее!

Дома пахло… домом.

После душа, где Алексей долго полоскался, пофыркивая от удовольствия, соскучившись по беспрерывно льющейся тугой струе горячей воды наконец сели за стол.