Женщины-легенды. Сильный слабый пол

В своих мемуарах Дурова подробно описала трогательную встречу с Александром I: «Расспросив подробно обо всем, что было причиною вступления моего в службу, государь много хвалил мою неустрашимость, говорил, что это первый пример в России; что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами, называя храбрость мою беспримерною; что ему очень приятно этому верить и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честию в дом отцовский, дав… Государь не имел времени кончить; при слове: возвратить в дом! я вскрикнула от ужаса и в ту же минуту упала к ногам государя: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! – говорила я голосом отчаяния, – не отсылайте! я умру там! непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!..» Говоря это, я обнимала колени государевы и плакала. Государь был тронут; он поднял меня и спросил изменившимся голосом: «Чего же вы хотите?» – «Быть воином! носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь! другой нет для меня! Я родилась в лагере! трубный звук был колыбельной песнею для меня! Со дня рождения люблю я военное звание; с десяти лет обдумывала средства вступить в него; в шестнадцать достигла цели своей – одна, без всякой помощи! На славном посте своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие! а теперь, ваше величество, хотите отослать меня домой! Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало б мне найти славную смерть в рядах воинов ваших!» Я говорила это, сложа руки, как пред образом, и смотря на государя глазами, полными слез. Государь слушал меня и тщетно старался скрыть, сколько был он растроган. Когда я перестала говорить, государь минуты две оставался как будто в нерешимости; наконец лицо его осветилось. «Если вы полагаете, – сказал император, – что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее!»Кавалерист-девица вряд ли не предполагала, что Александром, благословившим ее на службу в армии и давшим ей мужское имя и фамилию и чин корнета, движут вполне прозаические чувства. Перед неотвратимо наступающей новой войной с Наполеоном, для которой он собирал все возможные силы и средства, женщина, рвущаяся в бой, служила укоризной для всех дворян, предпочитавших отсиживаться дома. Но как только война 1812–1814 годов завершилась и надобность в кавалерист-девице отпала, к ней потерял интерес и император, и вслед за ним все светское общество. Так что ей осталось жить исключительно воспоминаниями о боевом прошлом, ходить в мужском платье и доживать свой век в одиночестве и бедности.

Немногим более счастливой оказалась судьба первой русской официально признанной художницы Софьи Васильевны Сухово-Кобылиной, сестры известного драматурга. Успех достался ей большой тратой сил и средств. Ее способности разглядел и оценил художник-пейзажист академик Императорской Академии художеств Е.Е. Мейер. Но остальные академики видели в ней главным образом наследницу знатного и богатого рода, способную своими средствами поддерживать талантливых, но бедных коллег-художников. И не исключено, что именно за этот дар приняли Сухово-Кобылину в 1847 году в Академию художеств. А Мейер на протяжении нескольких лет ее учебы не уставал подчеркивать, что она исполняет взятые на себя спонсорские обязательства. В 1851 году он писал конференц-секретарю академии В.И. Григоровичу, что отправил в Петербург картину Сухово-Кобылиной, и просил поверить, что «она писана совершенно ею одною». А также добавлял: «Я от души жалею, что она не имеет чести быть лично с Вами знакома; тогда и Вы бы сами убедились, что подобную девицу следует поощрить. Она богата, знатна и бросила все для живописи… Любовь ее к искусству неимоверна, и ей я единственно обязан, что как художник имею еще будущность, которая раскрылась передо мною со всеми надеждами на успехи и удачу… Нельзя не помочь моему благому намерению и не поощрить девушку, которая трудится не ради славы, а из любви к прекрасному, и деньги которой уходят все на помощь художникам и на собственные успехи».