Женщины-масонки

При всей своей строгости она была не менее кокетлива, нежели ее сестра маркиза де Пресиньи, только это был иной вид кокетства. Будь она французской королевой, она ввела бы в законодательство испанскую традицию, по которой несчастные, уличенные в том, что коснулись своей государыни, приговаривались к смертной казни. Она всегда была серьезна; дух ее, казалось, подчиняет себе прекрасные и прямые черты ее лица.

В ту пору, о которой идет речь, ей было тридцать восемь лет, и, уж конечно, никто не дал бы ей этих лет, если бы у нее не было дочери; этот очаровательный живой свидетель, несомненно, заставил ее поспешить удалиться от света, но, при любых обстоятельствах владея своими чувствами, графиня покорно принесла эту жертву своей блистательной осени.

Так же, как ее род был одним из самых знатных в провинции, состояние ее было одним из самых огромных: между Нантом и Анжером ей принадлежали огромные участки земли – леса, целые острова, холмы, плодоносные луга на берегах Луары.

Большую часть времени она проводила в своем имении Энгранд, расположенном в сорока пяти минутах езды от городка, носящего то же название; в Париж она ездила всего раз в году, зимой, с единственной целью поддержать свои связи в Сен-Жермснском предместье: она имела в виду будущее дочери. Но жила она там самое большее три недели и довольствовалась тем, что появлялась на нескольких балах,– так боялась она встречи с мужем.

В нашей повести так часто будет заходить речь о графе д'Энграндс, что мы не считаем необходимым поместить здесь его портрет.

Пусть читатель пока удовольствуется разъяснением, что после первого же года совместной жизни супруги по общему согласию решили жить каждый по-своему.

Для графа не составило ни малейшей трудности возложить на графиню воспитание их дочери. Где нашел бы он лучшую наставницу? Эта мать любила свою дочь так, как любят свой герб, и заботилась она о дочери так же, как заботятся о своем генеалогическом древе. И вот в свои четырнадцать лет Амелия была не столько юной девушкой XIX века, сколько героиней XIII-го; она плавала, как амазонка из античных мифов; она обнажала шпагу, как шевалье д'Эон[5], в гимнастических упражнениях она была самой ловкой и самой гибкой, и, наконец, она была прирожденным ученым и прирожденной поэтессой, подобно Клемансе Изор, если только Клеманса Изор существовала на свете[6].

Таким образом, графиня д'Энгранд имела полное право похвалить себя за свои труды; только с этим она и могла себя поздравить. Сделав все для развития ее ума и тела, она совершенно пренебрегла сердцем. Амелия научилась приказывать и повиноваться, но не научилась любить. А мать, вернувшаяся к своим заботам, не требовала от нее ничего, кроме той обыкновенной благодарности, которая чем-то напоминает расписку.

И читателю нетрудно будет понять, что вся нежность Амелии обратилась на тетку, маркизу де Пресиньи.

Три дамы вышивали уже полчаса. Внезапно появилась Тереза и доложила тем равнодушным тоном, каким докладывают о своем человеке в доме:

– Господин де Тремелс.

Вошел изысканно одетый молодой человек.

– Здравствуйте, Иреней,– сказала графиня д'Энгранд, протягивая ему руку.

Он пожал ей руку и низко поклонился маркизе де Пресиньи и Амелии.

– Иреней,– продолжала графиня д'Энгранд, упорно стремившаяся осуществить свой план,– окажите мне услугу.

– Это слишком большое счастье для меня,– отвечал тот.

– Но сначала сядьте,– сказала она, указывая ему на стул.

Господин де Тремеле уселся.

– Вы знаете всех на этих купаниях, не так ли? – спросила графиня д'Энгранд.

– Насколько можно знать всех, коль скоро живешь здесь всего неделю.

– Но вы живете в гостинице?

– Да, сударыня, но ведь вы знаете мой нрав: я избегаю общества, я живу уединенно…

Маркиза де Пресиньи покачала головой и заметила с легким оттенком иронии:

– Да, вы играете роль Мрачного Красавца[7] или, по крайней мере, претендуете на эту роль.

– Претендую, маркиза? – повторил господин де Тремеле.

– Это вполне невинно, разумеется, но я не откажусь от своих слов; ведь этой зимой в Брюсселе вас называли в числе завсегдатаев театра «Де ла Монне».

Молодой человек, казалось, был раздосадован.

– Это правда,– сказал он,– музыка – это одно из моих немногочисленных развлечений.

– А разве в прошлом году, в Лондоне,– продолжала маркиза,– вас не видели в Ковент-Гарден в течение всего сезона? Вы ежевечерне отбивали себе ладони аплодисментами!

– Это тоже верно, сударыня; но откуда это вам известно?…

– Да разве у нас, женщин, нет своей тайной полиции?