Женщины на российском престоле

Новый поворот речи – и Феофан обращается уже к стоящей у гроба императрице: ты – помощница в жизни его, героиня, государыня, наследуешь его трон, его дело, его могущество и силу – так будь достойна великого жребия. Эти слова тонко связаны с выражением сочувствия к женщине, потерявшей сразу и мужа, и дочь (гробик Натальи стоит возле гроба отца), с призывом еще теснее сплотиться вокруг трона, в этом залог будущих побед, ибо «не весь Петр отошел от нас». Панихида заканчивается. Екатерину с трудом оттаскивают от гроба, который заколачивают и водружают под балдахином. Вокруг ставят караул – тело царя, а потом и самой Екатерины, будет непогребенным до того летнего дня 1733 года, когда Трезини закончит строительство Петропавловского собора. Царь найдет там свое последнее пристанище в склепе под полом собора, и рядом с ним будет лежать и его «друг сердешненькой». Похороны кончаются, люди начинают выходить из церкви. Трижды раздается страшный грохот всех пушек и ружей – Петр уходит в историю. На следующий день начались будни…

Петербургская весна

После похорон в Санкт-Петербург пришла весна, первая весна без Петра. Он всегда ждал ее: ведь весна – начало навигации, плаваний, морских приключений. Петр очень грустил, если она приходила в город в его отсутствие. «Что же Нева только три месяца стояла, – писал он с шутливой обидой Меншикову в 1711 году из Прутского похода, – то я думаю, что Нептунус зело на меня гневен, что в мою бытность ни однажды такою короткою зимою не порадовал, и хотя я всем сердцем ко оному всегда пребываю, но он ко мне зело не склонен». Теперь уже не было на свете Нептунова приятеля, а Нева вскрылась, прошел ладожский лед, пришли первые корабли, зазеленели деревья в Летнем саду. Екатерина впервые одна, без своего «дорогого старика», перебралась из Зимнего дворца в Летний. Скорбь не может быть бесконечной – жизнь продолжалась, особенно весной, которой наслаждались земля, люди, город.

Путешественники, которые прибывали в российскую столицу в середине 1720-х годов, не могли не удивиться той целеустремленной энергии, размаху, с которыми возводился Петербург. В 1725 году сквозь строительные леса уже проглядывал город, так непохожий на традиционные русские города. Длинные, просторные, обсаженные деревьями улицы были на удивление чисты и ровны. «Царь, – пишет иностранный путешественник, – приказал каждому вымостить часть улицы, на которой стоит дом, предписал форму и качество камней, и теперь улицы повсюду хорошо и ровно вымощены, они регулярны и широки».

Сердцем города была Петропавловская крепость. Ее мощные оборонительные сооружения еще не были одеты камнем, но крепость была хорошо вооружена и могла дать отпор любому врагу. Строительство не закончилось и после смерти Петра. Блестящий мастер Доменико Трезини знал свое дело, и оно спорилось: возводились новые здания, поднимались каменные стены Петропавловского собора, окружавшие старую церковь, в которой лежал царь. А над всем этим круто в небо уходила колокольня собора с золоченым, видным издалека шпилем. Подняться на вершину колокольни, послушать музыку часозвонницы и осмотреть панораму города мог каждый желающий.

Особенно запоминался полуденный час. Механические часы, привезенные из Амстердама, отбивали одиннадцать часов. После этого в течение получаса оркестр из трубачей и гобоистов играл музыкальные пьесы, а с половины двенадцатого и до удара пушки играли «ручные куранты» – звонарь с помощниками. «Чрезвычайно любопытно поглядеть на игру музыканта, особенно тому, кто не видывал ничего подобного, – пишет Берхгольц. – Я, впрочем, не избрал бы себе его ремесла, потому что для него нужны трудные и сильные телодвижения. Не успел он исполнить одной пьесы, как уже пот катился с его лица».

А какой вид открывался с площадки колокольни! Я думаю, что если бы мы поднялись тогда по скрипучим ступенькам наверх, то сердца наши вздрогнули бы – упругий морской ветер ударил бы в лицо, наполнил грудь, а внизу лежал наш уже такой узнаваемый, родной город. Он был похож на ребенка, чьи живые и милые черты не исчезнут с годами, а лишь станут более выразительными, мужественными, но по-прежнему красивыми и родными.

Вон напротив, за Невой, так напоминавшей англичанам широкую серую Темзу, выстроился парадный ряд зеленых и красных дворцов первейших вельмож – Дворцовая набережная, блестящий фасад Петербурга. Слева, закрывая Царицын луг – Марсово поле, – виднелся Почтовый двор – место публичных празднеств и маскарадов, еще левее качались на ветру уже подросшие липы Летнего сада – любимого Петром «огорода». Его аллеи ровны и желты от чистого речного песка, бьют фонтаны, и среди зелени блистают белизной мраморные статуи.