Женщины на российском престоле

Когда после смерти Елизаветы Петровны Петр III назначил Шувалова начальником Кадетского корпуса, его друзья покатывались со смеху. Граф Иван Чернышев писал Шувалову: «Простите, любезный друг, я все смеюсь, лишь только представлю себе вас в гетрах, как вы кричите: „На караул!“» Сам Шувалов с грустью сообщал своему другу Вольтеру 19 марта 1762 года: «Мне потребовалось собрать всю силу моей удрученной души, чтобы исполнять обязанности по должности, превышающей мое честолюбие», и далее зачеркнуто: «и входить в подробности, отнюдь не соответствующие той философии, которую мне бы хотелось иметь единственным предметом занятий». Оказавшись в следующем году за границей, он писал сестре: «Если Бог изволит, буду жив, и, возвратясь в мое отечество, ни о чем ином помышлять не буду, как весть тихую и беспечную жизнь; удалюсь от большого света, который довольно знаю; конечно, не в нем совершенное благополучие почитать надобно, но, собственно, в себи в малом числе людей, родством или дружбою со мной соединенных. Прошу Бога только о том, верьте, что ни чести, ни богатства веселить меня не могут». Можно, конечно, скептически хмыкнуть, прочитав эти откровения отставного фаворита покойной императрицы – при дворе Екатерины II ему уже не было места. Но не будем спешить с оценками.

Граф Иван Иванович Шувалов

Многочисленные факты свидетельствуют, что Иван Иванович был все-таки необычайным фаворитом. Он был весьма скромен, не рвался к чинам, наградам, а главное – он не пытался обогатиться за счет подарков своей коронованной любовницы, что делали всегда все фавориты, понимая, что век их недолог. В 1757 году канцлер Михаил Воронцов представил Шувалову для подписания у императрицы указ, делавший Ивана Ивановича графом, сенатором, членом высшего правительственного органа – Конференции при высочайшем дворе, кавалером ордена Святого Андрея Первозванного и обладателем десяти тысяч душ крепостных. Шувалов отказался подавать на подпись этот указ и ответил Воронцову: «Могу сказать, что рожден без самолюбия безмерного, без желания к богатству, почестям и знатности; когда я, милостивый государь, ни в каких случаях к сим вещам моей алчбы не казал [будучи] в таких летах, когда страсти и тщеславие владычествуют людьми, то ныне истинно и более притчину нет». Шел, повторяю, 1757 год – вершина могущества Шувалова, и этому признанию нужно доверять: слишком слаб становится человек, едва заслышав звук медных труб славы и учуяв фимиам восхвалений.

А в том, что Иван Шувалов реально находился у власти больше десяти лет, сомнений нет никаких. Его влияние на государственные дела превосходило во много раз то влияние, каким пользовался до него Разумовский. Он подготавливал царские указы, вел переписку с министрами, послами, генералами, на протяжении ряда лет был единственным докладчиком у императрицы, которая, видя, как гаснет ее красота, не хотела никого принимать и все больше времени проводила во внутренних апартаментах дворца. «Он вмешивается во все дела, не нося особых званий и не занимая особых должностей, – писал в 1761 году о Шувалове Фавье, – одним словом, он пользуется всеми преимуществами министра, не будучи им». С годами недоверчивая императрица все больше полагалась в делах на Шувалова, у нее не раз бывала возможность проверить честность и порядочность своего молодого друга, и он всегда подтверждал свою блестящую репутацию бессребреника. В 1759 году Воронцов, ходивший в приятелях Шувалова, попросил фаворита похлопотать перед Елизаветой о предоставлении ему, Воронцову, исключительной монополии на вывоз за границу русского хлеба. В подобных случаях предполагалось, как само собой разумеющееся, что ходатай по такому делу разделит выгоду всего предприятия. Шувалов в свойственной ему мягкой манере отвечал приятелю, что в данный момент монополия на хлебный вывоз государству не нужна и «против пользы государственной я никаким образом на то поступить против моей чести не могу, что Ваше сиятельство, будучи столь одарены разумом, конечно, от меня требовать не станете».

Впрочем, Шувалов был умен и тонок и знал истинную цену дружбе с ним – фаворитом царицы. За месяц до смерти Елизаветы, 29 ноября 1761 года он писал Воронцову: «Вижу хитрости, которые не понимаю, и вред от людей, преисполненных моими благодеяниями. Невозможность их продолжать прекратила их ко мне уважение, чего, конечно, всегда ожидать был должен и не был столь прост, чтоб думать, что меня, а не пользу свою во мне любят». Это был и упрек «верному другу» Михаилу Илларионовичу, который, подобно всем другим царедворцам, почуявшим приближающуюся смерть императрицы, уже начал вертеться возле ее наследника – великого князя Петра Федоровича.