Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы

— Как объясняете вы тот факт, — спросил он жандармского полковника, — что Школьник еще не арестована?

— Очень просто, — отвечал тот. — Она давно уже в Швейцарии, и мы ждем известия о ней от наших заграничных агентов.

Я провела около 10 дней в обществе этих офицеров. Было небезопасно дольше оставаться у Рыбакова из-за денщика. Несмотря на строгое приказание не говорить никому о «даме — из Вены», которая остановилась в их доме; несмотря на всегда готовый ответ: «так точно, ваше благородие», ему нельзя было доверять: искушение поделиться интересной новостью с товарищами солдатами было слишком велико. Поэтому меня перевели на другую квартиру по указанию Ф. Н. Мерхалевой, служившей фельдшерицей на переселенческом пункте. С ее помощью товарищи Тюшевский и Нахманберг составили план отправить меня в качестве сестры милосердия в переселенческом поезде, шедшем на Дальний Восток, и Мерхалева взялась выполнить его. Деньги для моей поездки за границу достала А. Е. Тюшевская.

Поезд на восток уходил в 8 часов вечера. Я пришла на станцию за несколько минут до отхода (поезда) и прошла прямо в вагон. Эти несколько минут показались мне вечностью. Наконец, был дан последний звонок, и поезд тронулся.

В Манчжурии я встретилась с тов. Нахманбергом, который должен был помочь мне перейти границу. Мы поехали в Харбин, где тов. Нахманберг достал настоящий паспорт фельдшерицы санитарного отряда. Несмотря на все наши предосторожности, на станции Куанченцзы за нами увязался шпион, но мой белокурый парик и деланный вид легкомысленной особы вывезли меня и на этот раз, и мы благополучно перешли границу.

Мы отправились в Дайрен. У меня не было достаточно денег, чтобы отправиться в Европу, и мы оставались 3 недели в Дайрене, пока не получили денег из России.

За эти 3 недели мое здоровье значительно поправилось. В эти чудесные дни, когда солнце востока согревало меня своими ласковыми лучами, я думала, что не было существа счастливее меня… Я была свободна, свободна от цепей. Только тяжелым камнем давило душу воспоминание не о лично пережитом, даже не о наших общих неудачах на революционном фронте, а о том, что позади меня там, в страдающей от деспотизма России, iосталась большая часть моего сердца, моей жизни — мои товарищи, с которыми я проходила наш общий путь самоотверженной борьбы и скорбный путь невыносимых страданий. Они оставались еще в каторжных тюрьмах, в лапах царских палачей Метусов и Бородулиных.

Как хотелось скорее вырвать их из этих ненавистных лап!

И я поехала в Европу с твердым решением отдать все свои силы на их освобождение.

В этих новых переживаниях, в охватившей меня новой радости и жажде жить и бороться, я черпала новые силы и бодро пошла вперед, навстречу желанным дням борьбы.

Я. Измайлович Из прошлого

Когда я оглядываюсь на то время, я поражаюсь тому, как различно мерялось время тогда и теперь: за иную неделю тогда, а то и день, больше думалось, чувствовалось и переживалось, чем теперь за целый ряд месяцев. Выпукло и ярко запечатлелись те дни в душе. Так же выпукло и ярко живут они и сейчас перед глазами, так ярко, что иной раз действительность кажется перед ними сном, только в противоположность настоящим снам, — более будничным, серым. Тянет руку к бумаге, так сильно хочется пережить, перечувствовать те дни еще раз…

Жестоким кошмаром прошли первые два дня и ночь после нашего неудачного покушения на минского губернатора Курлова[166] и полицмейстера Норова,[167] в темной каморке участка, освещенной только крохотным оконцем в двери. Побои, раздевание до рубашки десятком городовых, жестоких и наглых, их издевательства, плевки в лицо под одобрительные замечания приставов и околоточных… Когда я уже была заперта в темной каморке и забралась в самый дальний угол ее, они и тут нашли себе потеху: подходили к дверному оконцу, — плевали в него со смаком и изощряли свое остроумие, пересыпая его отборными, виртуозными ругательствами. В конце концов, они прозвали меня «нечистой силой» и с этой кличкой обращались ко мне все два дня.

Гремел замок моей двери. Я настораживалась и ждала гостей. Это приводили ко мне или для опознания или престо для интересного представления. Помню одного робкого человечка. Городовой чиркнул спичку и грубо подставил ее вплотную к моему лицу. Тот испуганно залепетал: «Нет, ей-бог не знаю… Никогда не видал… Вот крест не знаю…»

Пришел раз какой-то офицер, когда уже установили мою личность. Осветили меня спичкой. Должно быть мое опухшее лицо с затекшим глазом, с запекшейся местами кровью, доставило ему самое живейшее наслаждение. Галантно поклонившись, приложив руку к козырьку, он провозгласил с неподражаемым юмором:

— Как изволите поживать, ваше превосходительство.

Приходили и просто так, для того только, чтобы плюнуть в упор в лицо, так как через дверное оконце редко мргли попасть в цель.