Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы

Было решено, что мы поселимся в Киеве, тов. Шпайзман как уличный разносчик, а я — как продавщица цветов. Эти занятия давали нам возможность быть все время на улице, не вызывая подозрений. С 7 часов утра до 8 вечера я сидела на камнях на углу Крещатика и Фундуклеевской улицы, поджидая Клейгельса. Место тов. Шпайзмана было на противоположном углу. Прошла неделя, другая, третья, а Клейгельс все не появлялся. Однажды мимо меня промчались, два верховых казака; за ними следовала закрытая карета, за каретой еще два казака на лошадях. Карета остановилась за церковью, я спряталась за углом. Наконец, Клейгельс появился, но с ним были его жена и сын. Мой взгляд упал в этот момент на Шпайзмана, который стоял у самого входа в церковь. Лицо его выражало отчаяние. Клейгельс, должно быть, знал о том, что Каляев рисковал своей жизнью, но не убил великого князя Сергея, потому что княгиня была с ним, и он тоже воспользовался своей семьей, как щитом. Для нас это представляло непреодолимое препятствие.[150]

Таким образом, и вторая наша попытка была осуждена на неудачу.

К тому времени политическое возбуждение страны достигло неслыханных размеров. Частичные забастовки на железных дорогах и в других общественных и частных предприятиях слились в одну великую всероссийскую забастовку. Весь механизм великой империи остановился. Власти совершенно потеряли голову, и в течение некоторого времени столица управлялась советом рабочих депутатов, избранным рабочими Петербурга. Это открытое и всеобщее восстание принудило царя уступить, и 17 октября 1905 года он издал знаменитый манифест, даровавший России «конституцию».[151]

Ничего не подозревая, я вышла утром с цветами, как обыкновенно, намереваясь продолжать свое наблюдение за Клейгельсом, когда мой слух был поражен громкими выкриками газетчиков: «Царский манифест! Свобода!». Вскоре улицы заполнились ликующей толпой. Бросив свою корзинку с цветами, я присоединилась к толпе, шедшей с красными флагами.

На следующий день после опубликования манифеста черная сотня, состоявшая, главным образом, из отбросов городского населения, при содействии тайных агентов полиции, переодетых жандармов и шпионов завладела Киевом. Они грабили и убивали беззащитных обывателей на глазах у солдат и полиции, которые не только не мешали им, но даже помогали.

Чтобы защитить население от этих хулиганов, рабочие сорганизовались в дружины обороны. Я вступила в одну из этих дружин и с револьвером в руках разгоняла пьяную толпу. После двух дней такой работы мое положение в городе стало небезопасным. За мной уже следили. Так как боевая организация с.-р. растерялась после манифеста и на время фактически перестала функционировать, я решила уехать в Москву. В Москве я оставалась недолго. Я повидалась с Александром Ивановичем Потаповым и Абрашей Гоцем, которые тогда стояли во главе центральной боевой организации,[152] и они решили, чтобы я поехала в Чернигов совершить покушение на губернатора Хвостова, отличавшегося особой свирепостью в усмирении восставших крестьян. Со мной вместе ехала Нина Глоба, которая посылалась дружиной для того же, но в виду конспирации ни она, ни я не были осведомлены, на что другая посылается.

Прибыв в Чернигов, мы вошли в сношения с местной боевой дружиной, во главе которой был тов. Николаев, старый революционер-каракозовец.[153] Местный комитет вынес решение, чтобы Нина Глоба и тов. Шапиро, тоже посланный из Москвы, пошли работать в деревню, а я оставалась в городе для совершения покушения на губернатора. Тогда я предложила привлечь тов. Шпайзмана к этому делу; товарищи согласились.

В продолжение некоторого времени я встречалась с Ниной Глоба и тов. Шапиро, которые мне передавали об ужасном состоянии крестьян после усмирения. Один из их рассказов особенно запечатлелся в моей памяти. Привожу его почти дословно.

«К вечеру мы пришли в ближайшую деревню. Мы вошли в одну из изб, и хозяин встретил нас очень радушно.

— Поставь самовар, — сказал он жене, которая качала ребенка в колыбели, подвешенной к потолку.

— Ну, Ваня, почему вы так долго к нам не приходили? — спросил хозяин, обращаясь к моему товарищу.

— Я был в Москве, — отвечал Ваня.

— Чтб они там порешили? — спросил он. Но вдруг его ласковое, улыбающееся лицо потемнело, и, не ожидая ответа, он сказал:

— Вы слышали, что случилось здесь у нас?

— Да, я слышал, — отвечал мой товарищ, — но я хотел бы услышать всю эту историю от вас.

— Подождите, парни придут, и мы поговорим обо всем, — сказал хозяин. — Принесли вы каких-нибудь книжек? — спросил он.

Мы спустили занавески и выложили на стол принесенные нами брошюры. Хозяин благоговейно стал перебирать их, читая заглавия вслух.

Вскоре изба наполнилась молодыми и старыми крестьянами. Были даже женщины с детьми на руках. Все они хорошо знали Ваню и дружески здоровались с ним.

— Видишь, сколько не хватает наших, — сказал старый крестьянин с белой бородой. — Это после манифеста-то!

— Расскажи Ване все, — сказало сразу несколько голосов.

Старый крестьянин оперся скрещенными руками на стол и начал: