Женщины Цезаря

— Как же ты заблуждаешься относительно твоего дорогого героического друга Помпея Магна! — воскликнул он, обращаясь к Цицерону. — Это Магну-то все равно? Брось ты! Магн спит и видит себя жрецом или авгуром. С народными выборами он может осуществить свою мечту, а вот в коллегии — никогда.

— Мой зять прав, Цицерон, — подтвердил Гортензий. — Lex Labiena de sacerdotiis вполне подходит и Помпею Магну.

— Проклятье на этот lex Labiena! — воскликнул Метелл Сципион.

— Не трать эмоций понапрасну, Квинт Сципион, — заметил Катон своим жестким, монотонным голосом. — Мы здесь для того, чтобы решить, как помешать Цезарю выставить свою кандидатуру.

Брут сидел, переводя взгляд с одного сердитого лица на другое и недоумевая, зачем его пригласили на такое важное совещание, где все участники значительно старше его. Он предположил, что это входит в тактику упорной войны дяди Катона с Сервилией за право влиять на него, — войны, которая и страшила его, и привлекала. И привлекала тем больше, чем старше он становился. Конечно, Брут еще подумал, что они пригласили его из-за помолвки с дочерью Цезаря — чтобы расспросить что-нибудь о самом Цезаре. Но в ходе дискуссии никто не обращался к Бруту за информацией. В конце концов он вынужден был заключить, что его присутствие объясняется просто желанием Катона насолить Сервилии.

— Мы можем легко обеспечить выбор тебя в коллегию рядовым понтификом, — сказал Катул Метеллу Сципиону, — убедив любого, кто будет выдвигаться, снять свою кандидатуру.

— Ну что ж, это уже кое-что, — ответил Метелл Сципион.

— Кто еще будет выставляться? — спросил Цицерон.

Вот еще один участник совещания, не понимающий, зачем его пригласили. Он предположил, что это была инициатива Гортензия и что его функция — найти лазейку, которая помешает Цезарю выставить свою кандидатуру на должность великого понтифика. Но беда заключалась в том, что он знал: никакой лазейки не существует. Lex Labiena de sacerdotiis составлял не Лабиен, в этом он был уверен. Во всем чувствовалась рука Цезаря. Закон был безупречен.

— Я, — сказал Катул.

— И я тоже, — вступил Ватия Исаврийский, молчавший до сих пор.

— Тогда, поскольку на религиозных выборах голосуют только семнадцать из тридцати пяти триб, — сказал Цицерон, — нам нужно подтасовать жребии, чтобы обеспечить участие в голосовании обеих ваших триб, исключив трибу Цезаря. Это повысит ваши шансы.

— Я не одобряю взятки, — проговорил Катон, — но думаю, что на этот раз мы должны подкупить кое-кого. — Он повернулся к своему племяннику. — Квинт Сервилий, ты среди нас самый богатый. Ты согласен вложить свои деньги в такое хорошее дело?

Брут покрылся холодным потом. Так вот зачем он им понадобился! Он облизал губы, затравленно глядя на всех.

— Дядя, я очень хотел бы помочь вам, — заговорил он дрожащим голосом, — но не имею права! Моя мать полностью контролирует мой кошелек.

Великолепный нос Катона стал тонким-тонким, ноздри раздулись.

— В двадцать лет, Квинт Сервилий? — рявкнул он.

Все смотрели на него в изумлении. Брут вжался в кресло.

— Дядя, пожалуйста, постарайся понять, — захныкал он.

— Да, я понимаю, — презрительно отозвался Катон и демонстративно отвернулся. — Тогда, кажется, — обратился он к остальным, — придется нам найти деньги для взяток в наших собственных кошельках. — Он пожал плечами. — Как вам известно, моя мошна отнюдь не набита деньгами. Но я внесу двадцать талантов.

— А я ничего не могу предложить, — сказал Катул с несчастным видом, — потому что Юпитер Наилучший Величайший забирает каждый лишний сестерций, который у меня появляется. Но где-нибудь уж наскребу пятьдесят талантов.

— Пятьдесят талантов от меня, — отрывисто произнес Ватия Исаврийский.

— Пятьдесят талантов от меня, — молвил Метелл Сципион.

— И от меня пятьдесят талантов, — добавил Гортензий.

Теперь и Цицерон очень хорошо понял, зачем он здесь. Своим великолепным мелодичным голосом он провозгласил:

— Скорбное состояние моих финансов слишком хорошо известно, чтобы предположить, будто вы ожидаете от меня чего-то большего, чем атака на выборщиков с моими речами. Но эту услугу я окажу с удовольствием.

— Теперь остается только, — сказал Гортензий таким же мелодичным голосом, как и у Цицерона, — решить, который из вас двоих в конечном итоге сделается соперником Цезаря.

Но тут в совещании произошла неожиданная заминка. Ни Катул, ни Ватия Исаврийский не хотели уступить друг другу, ибо каждый безоговорочно считал, что именно он должен быть следующим великим понтификом.

— Совершенная глупость! — рявкнул в гневе Катон. — Вы кончите тем, что разделите голоса между собой, а это значит, что шансы Цезаря возрастут. Если останется один из вас — предстоит схватка один на один. А если вас будет двое, то произойдет тройная борьба.

— Я не откажусь, — упрямился Катул.

— И я не откажусь, — сказал Ватия Исаврийский.