Женщины Цезаря

И он ушел. Юлия тихо постояла, сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Сегодня она перешла мост. Детство закончилось. Она стала взрослой. Цезарь протянул ей руку и помог перейти на его сторону. Он открыл ей свою душу, и она почему-то знала, что раньше он не пускал туда никого, даже свою мать. И Юлия стала танцевать. И так, танцуя, она оказалась возле комнат Аврелии.

— Юлия! Танцы — это вульгарно!

«И это, — подумала Юлия, — моя бабушка!» Вдруг ей стало так жаль свою бабушку, что она обняла ее и чмокнула в обе щеки. Бедная, бедная бабушка! Сколько в жизни она, наверное, упустила! Неудивительно, что она и папа то и дело ссорятся!

— Мне было бы удобнее, если бы в будущем ты приходил в мой дом, — сказала Сервилия, входя в комнаты Цезаря на улице Патрициев.

— Это не твой дом, Сервилия, это дом Силана. Бедняга и так уже терпит достаточно, чтобы еще видеть, как я прихожу в его дом совокупляться с его женой! — резко возразил Цезарь. — Мне нравилось поступать так с Катоном, но Силана я так не оскорблю. Странно, что у тебя, патрицианки, порой бывают понятия, достойные шлюхи из субурских трущоб!

— Как хочешь, — смирилась она и села.

Цезарю подобная реакция немало сказала. Сервилия могла бы ему даже нравиться, но к этому времени он уже достаточно хорошо ее знал. И тот факт, что она сидела одетая, а не стояла, привычно раздеваясь, сообщил ему, что она чувствует себя далеко не так уверенно, как хочет представить. Поэтому он тоже сел в кресло, из которого мог наблюдать за ней, и в котором она видела его целиком — с головы до ног. Его поза была величественной: правая нога чуть выдвинута вперед, левая рука на спинке кресла, правая на коленях, голова высоко поднята.

— Мне полагалось бы задушить тебя, — сказал он после некоторого молчания.

— Силан тоже думал, что ты изрубишь меня на куски и скормишь волкам.

— Действительно? Это интересно!

— О, он был целиком на твоей стороне! Как вы, мужчины, защищаете друг друга! Он имел безрассудство сердиться на меня, потому что — хотя я не понимаю, почему! — моя записка заставила его голосовать за казнь заговорщиков. Подобной ерунды мне не приходилось слышать!

— Ты считаешь себя экспертом в политике, моя дорогая, но на самом деле ты — политическая невежда. Ты никогда не сможешь наблюдать за тем, как сенаторы делают политику. Существует большая разница между политикой сенаторов и политикой в комициях. Я думаю, что мужчины, вращающиеся в обществе, хорошо знают, что рано или поздно у них вырастут рога, но ни один мужчина не ожидает, что рога у него покажутся во время заседания Сената. И тем более — в самый важный момент дискуссии, — жестко произнес Цезарь. — Разумеется, ты заставила его голосовать за казнь! Если бы он проголосовал вместе со мной, вся Палата сделала бы вывод, что он — мой сводник. У Силана нет здоровья, но у него есть гордость. Почему же еще, ты думаешь, он молчал, когда узнал о нашей связи? Записку прочитала половина Сената. Ты фактически ткнула Силана носом в свои делишки, ведь так?

— Я вижу, что ты на его стороне, как он — на твоей.

Цезарь шумно вздохнул, возведя глаза к потолку.

— Сервилия, единственная сторона, на которой я пребываю, — это моя собственная.

— Да уж, конечно!

Последовавшее молчание прервал Цезарь.

— Наши дети намного мудрее, чем мы. Они восприняли случившееся очень хорошо и здраво.

— Да? — равнодушно переспросила она.

— Ты не говорила с Брутом об этом?

— Нет. С тех пор как это произошло и Катон пришел, чтобы сообщить Бруту, что его мать — шлюха. На самом деле он сказал «проститутка». — Она улыбнулась. — Я сделала фарш из его лица.

— А-а, так вот в чем дело! В следующий раз, когда я увижу Катона, я скажу ему, что понимаю его чувства. Я тоже испытал на себе твои когти.

— Только в таком месте, где не видно.

— Я так понимаю, что должен быть благодарен тебе за такую милость.

Сервилия подалась вперед.

— У него страшный вид? Я очень его располосовала?

— Ужасно. Он выглядит так, словно на него напала гарпия. — Цезарь усмехнулся. — Если подумать, «гарпия» подходит тебе лучше, чем «шлюха» или «проститутка». Однако не слишком зазнавайся. У Катона хорошая кожа, так что со временем шрамы исчезнут.

— На тебе тоже шрамы исчезают.

— Это потому, что у меня и Катона одинаковый тип кожи. Боевой опыт учит мужчину, какие рубцы останутся, а какие пройдут. — Еще один шумный вздох. — Что же мне с тобой делать, Сервилия?

— Задать такой вопрос — все равно что левый сапог надеть на правую ногу, Цезарь. Инициатива должна исходить от меня, а не от тебя.

Цезарь хихикнул.

— Чушь, — тихо сказал он.

Она побледнела.

— Ты хочешь сказать, что я люблю тебя больше, чем ты меня.

— Я вообще тебя не люблю.

— Тогда почему же мы вместе?

— Ты нравишься мне в постели. Это редкость для женщины твоего класса. Мне нравится такая комбинация. И у тебя между ушей значительно больше, чем у большинства женщин. Даже если ты и гарпия.

— Значит, ты считаешь, что именно там он находится? — спросила она, отчаянно желая отвлечь его от ее ошибок.

— Что?

— Наш мыслительный аппарат.