Женщины Цезаря

— Или, может быть, у него самого есть склонность к гомосексуализму, — громко сказал Красc. — Было очень смешно видеть, как он вел себя на собраниях плебса, когда был трибуном. Он хлопал ресницами и посылал воздушные поцелуи таким тупицам, как Терм.

Когда Цезарь вернулся в гостиную, проводив Красса, он увидел, что Бальб вытирает слезы.

— Горюешь из-за такой банальности, как Непот? — спросил он.

— Я знаю, что ты горд, поэтому понимаю, как это больно.

— Да, — вздохнув, согласился Цезарь. — Это больно, Бальб, но я никогда не признался бы в этом ни одному римлянину моего класса. Одно дело, если бы это было правдой, но это неправда. И в Риме обвинение в гомосексуализме очень серьезно. Страдает dignitas.

— Я думаю, Рим неправ, — тихо сказал Бальб.

— Я тоже так думаю. Но это не имеет значения. Имеет значение mos maiorum, столетия наших традиций и обычаев. По какой-то причине — мне неизвестной — гомосексуализм не одобряется. И никогда не одобрялся. Почему, ты думаешь, двести лет назад Рим так сопротивлялся всему греческому?

— Но в Риме это тоже, наверное, существует.

— Полно, Бальб, и не только среди тех, кто не сидит в Сенате. Катон Цензор говорил так и о Сципионе Африканском. И конечно, таким же был Сулла. Но ничего, ничего. Если бы жизнь была проста, было бы очень скучно.

Палатка, в которой старший консул Квинт Цецилий Метелл Целер регистрировал кандидатов, стояла на Нижнем Форуме совсем близко к трибуналу городского претора. Там он рассматривал многочисленные заявки от желающих стать преторами или консулами. В его обязанности также входило проведение двух туров других выборов, которые пройдут позднее, в квинтилии. Это каким-то образом оправдывало предложение Катона раньше прекратить регистрацию кандидатов на курульные должности, чтобы чиновник-регистратор мог уделить должное внимание своим курульным кандидатам, прежде чем ему придется иметь дело с народом и плебсом.

Человек, записавшийся кандидатом на любую магистратную должность, носил toga candida — одежду ослепительной белизны, достигнутой многодневным отбеливанием на солнце и последующим натиранием мелом. Кандидата сопровождали на улицах все его клиенты и друзья, и чем они были важнее, тем лучше. Если у кандидата была плохая память, он нанимал номенклатора, чьей обязанностью было шепнуть кандидату имя каждого человека, которого тот видел (впрочем, в описываемое время официально номенклаторы были запрещены).

Умный кандидат собирает в кулак все свое терпение и выслушивает всех и каждого, кто хочет поговорить с ним, даже многоречивых и нудных. Если кандидат встретит мать с ребенком, он улыбнется матери и поцелует ребенка, — голоса эта женщина, конечно, ему не прибавит, но она может убедить мужа голосовать за него. Кандидат громко смеется, когда это нужно, он горько плачет, когда ему рассказывают о каком-нибудь несчастье, или принимает грустный вид, становится серьезным, если слышит о чем-либо грустном и серьезном. Но он никогда не показывает, что ему скучно или неинтересно, и следит, чтобы не ляпнуть что-нибудь не то и не тому. Он пожимает так много рук, что вынужден каждый вечер погружать правую руку в холодную воду. Он убеждает друзей, известных своим красноречием, взойти на ростру или на платформу у храма Кастора и сообщить завсегдатаям Форума, какой он замечательный человек, какой он столп общества, как много поколений imagines заполняют его атрий. И какие зловещие, достойные порицания, бесчестные, продажные, непатриотичные, подлые, бесстыдные, порочные, ленивые, прожорливые люди его оппоненты. Они гомосексуалисты, объедаются рыбой, пьяницы. Он обещает все и всем, и не беда, что эти обещания невозможно выполнить.

Много было законов на таблицах, которые ограничивали кандидата: ему нельзя нанимать номенклатора, ему нельзя организовывать гладиаторские бои, нельзя устраивать всякие развлечения для всех, кроме самых близких друзей и родственников, он не имеет права раздавать подарки и конечно, не смеет никого подкупать. Но случалось, что на некоторые пункты (например, в отношении номенклатора) закрывали глаза. Отказывались от гладиаторских боев и пиршеств, а деньги, которые были бы потрачены на них, все-таки шли на взятки.

Интересно, что, если римлянин соглашался взять взятку, то он отрабатывал ее. Это было вопросом чести, и от человека, не сделавшего это, отворачивались. Редко кто ниже всадника из восемнадцати старших центурий не брал взяток, дававших ему дополнительный доход. Главными взяточниками были люди первого класса ниже уровня восемнадцати старших центурий и в меньшей степени — люди второго класса. Третий, четвертый и пятый классы не стоили затрат, поскольку их редко звали голосовать на центуриатных выборах. Человеку, которого поддерживают все центурии, не надо подкупать второй класс. Выборщики первого класса всегда голосовали за самые богатые центурии, поскольку центурии классифицировались, исходя из финансовых средств их членов.