Женщины Цезаря

Все это Брут слушал молча, обдумывая очень трудную дилемму. С одной стороны, он хотел, чтобы в этом — как и в любом другом — его мать потерпела поражение. Но с другой стороны, он очень боялся стать военным. Кассий с радостью пошел служить в легионы, а у Брута появился кашель, который все ухудшался. Больно было видеть, как он падает в глазах дяди Катона. Но дядя Катон не выносит слабость любого рода. Дядя Катон, обладатель множества наград за храбрость в бою, никогда не поймет людей, которые не испытывают радостного трепета, беря в руки меч. И Брут закашлялся. Кашель начался где-то в низу груди, поднимаясь к горлу и выдавая обильную мокроту. Брут в отчаянии посмотрел на мать, на дядю, пробормотал извинения и вышел.

— Видишь, что ты наделал? — упрекнула Сервилия, оскалив зубы.

— Ему следует заниматься физкультурой и больше бывать на открытом воздухе. Я также подозреваю, что ты лечишь всякими снадобьями его кожу. Она выглядит ужасно.

— Брут — не твоя забота.

— По условию завещания Цепиона — моя.

— Им занимается дядя Мамерк, и он в тебе не нуждается. Фактически, Катон, никто в тебе не нуждается. Почему бы тебе не уйти и не броситься в Тибр?

— Все нуждаются во мне, это очевидно. Когда я уезжал на Восток, твой мальчик стал ходить на Марсово поле, и некоторое время было заметно, что из него может получиться настоящий мужчина. А теперь я вновь вижу маменькину болонку! Более того! Как ты могла позволить ему заключить брачный контракт с девочкой без приличного приданого, еще одной презренной патрицианкой? Какие же хилые дети у них будут!

— Надеюсь, — ледяным тоном произнесла Сервилия, — что у них родятся сыновья, подобные отцу Юлии, и дочери, похожие на меня. Что бы ты ни говорил о патрициях и о старой аристократии, Катон, в отце Юлии видно все, чем должен обладать римлянин, — солдат, оратор, политик. И кстати, Брут сам желал этого брака. Мне даже жаль, что это была не моя идея. Кровь невесты так же хороша, как и у него, а это намного важнее, чем приданое! Однако — чтобы ты знал! — ее отец гарантирует приданое в сто талантов. Впрочем, Брут не нуждается в девушке с большим приданым — теперь, когда он наследник Цепиона.

— Если он готов ждать невесту несколько лет, он мог бы подождать еще немного и жениться на моей Порции, — сказал Катон. — Я был бы очень рад этому союзу! Деньги моего дорогого Цепиона перешли бы к детям обеих ветвей его семьи.

— О, понимаю! — фыркнула Сервилия. — Так вот в чем истина, Катон? Не пожелал изменить имя, чтобы получить деньги Цепиона, но зато какой блестящий замысел — получить деньги через женскую линию! Чтобы мой сын женился на девушке из рода рабыни? Только через мой труп!

— И все же это может случиться, — самодовольно сказал Катон.

— Если это случится, я накормлю девчонку горячими углями!

Сервилия напряглась, понимая, что ее уколы не влияют на Катона так, как раньше. Он стал холоден, отчужден, его трудно было ранить. И она выпустила свое самое мерзкое жало.

— Помимо того, что отец Порции — потомок рабыни, следовало бы подумать и о ее матери. Уверяю тебя, что никогда не разрешу моему сыну жениться на дочери женщины, которая не в состоянии дождаться, пока ее муж вернется домой!

В прежние дни он набросился бы на нее с оскорблениями и криками. Сегодня же он словно окаменел и долго молчал.

— Я думаю, этот факт следует прояснить, — наконец вымолвил он.

— С удовольствием. Атилия — очень шаловливая девочка.

— О, Сервилия, ты — одна из самых веских причин, по которым Риму необходимы законы, обязывающие женщин держать язык за зубами.

Сервилия нежно улыбнулась.

— Спроси любого из твоих друзей, если не веришь мне. Спроси Бибула, Фавония или Агенобарба. Они были здесь и все видели. Это не секрет!

Он стиснул губы так плотно, что их не стало видно.

— Кто? — спросил он.

— Ну конечно, этот римлянин из римлян! Цезарь. И не спрашивай, который Цезарь. Ты знаешь, у какого Цезаря такая репутация. Да, это будущий тесть моего дорогого Брута.

Катон молча поднялся.

Он немедленно пошел в свой скромный дом, расположенный на скромной улице в глухом центре Палатина, где он, не успев поздороваться с женой и детьми, разместил в единственной гостевой комнате своего друга философа Афинодора Кордилиона.

Поразмыслив, Катон решил, что злая выходка Сервилии имела под собой основания. Атилия изменилась. Во-первых, она теперь редко улыбалась и позволяла себе заговаривать первой, не дожидаясь, когда к ней обратятся. Во-вторых, ее груди налились, и это странным образом оскорбляло его. Прошло целых три дня с тех пор, как Катон прибыл в Рим, но он еще не посетил ее спальню (предпочитая занимать спальню хозяина один), чтобы утолить то, что даже его глубокоуважаемый прадед Катон Цензор считал естественной потребностью, вполне дозволенной между мужем и женой (или рабыней и хозяином). Воистину восхитительной потребностью.