Женщины в его жизни

Тедди вздохнула, расставляя чашки и блюда на большом деревянном подносе. С ней не раз бывало, как нынешним утром: ожидание становилось просто невыносимым… Вестхеймы постоянно не выходили у нее из головы. Как давно это было… Шесть лет минуло с того дня, когда Урсула посадила Максима и Тедди на поезд в Париже, доставивший их на вокзал Виктория. Как бы она и Зигмунд сегодня гордились своим Максимом! Каким воистину незаурядным мальчуганом он стал! Блестящий ученик в школе, однако ничуть не воображала, не хвастает своими успехами в науках и остается таким славным, обыкновенным нормальным мальчиком. На Рождество, впервые увидев Максима, мать Марка сказала, что он – маленький джентльмен, и эти слова наполнили Тедди беспредельной радостью и гордостью за него. Родители Максима при виде сына наверняка будут приятно поражены. За последнюю пару лет он подрос больше, чем обычно, был высок для своего возраста и выглядел старше.

Тедди услышала шорох в дверном почтовом ящике и подумала, что, должно быть, принесли и просунули в щель почту или газеты. Отнеся поднос с чайной посудой в столовую, она прошла к наружной двери; утренние газеты были на полу, она подобрала их вместе с лежавшей под ними корреспонденцией.

Рано пришел сегодня почтальон, подумала она, засовывая под мышку газеты и перебирая конверты в надежде обнаружить письмо от Марка. Лицо ее просияло при виде адреса, надписанного его рукой, и она, не мешкая, поспешила обратно на кухню, кинула на стол газеты и все прочее и надорвала конверт с его письмом. Оно, как всегда, было проникнуто любовью и романтикой, полно планов на очередное увольнение, на уик-энд и на будущее. Она перечитала его дважды и, мечтательно улыбаясь, спрятала в карман.

Тедди повернулась к столу, чтобы наполнить чайник, и ее взгляд упал на «Дейли экспресс», лежавшую на столе. Улыбка в момент застыла на ее лице. Она схватила газету, взгляд уставился на заголовки и фотографии; глаза ее расширились от ужаса, а лицо онемело от жути.

С газетной страницы рвались названия мест. Ордруф… Белзен… Бухенвальд. Страшные слова вонзаются ей в глаза: «Лагеря смерти… зверства… бесчеловечность… унижение… миллионы убитых… евреев… геноцид».

Она опустила глаза на снимки, еще более потрясшие и ужаснувшие ее отвратительными изображениями неописуемого насилия и жестокости, страшных свидетельств бесчеловечных пыток и массовых убийств безвинных людей.

Руки Тедди задрожали, и ей пришлось положить газету на стол. Она зажмурилась, не желая больше ничего видеть или читать, но потом все же заставила себя раскрыть глаза: она обязана знать больше.

Она стояла со склоненной над столом головой, глаза пробегали по фотоснимкам: полуголые люди, до того истощенные, что в них трудно было признать человеческие существа; живые скелеты, безволосые, с провалившимися глазами, безучастно взиравшими из-за колючей проволоки концлагерей. И еще фотографии: газовые душегубки и камеры пыток, бесчисленные груды мертвых тел, беспорядочно сваленных в ямы массовых захоронений, экспериментальные медицинские лаборатории, абажуры из человеческой кожи, горы искусственных зубов и очков, обуви и снова тела мужчин и женщин, маленьких детей и даже младенцев – жертвы нацистской машины смерти.

Тедди поднесла руки ко рту, когда первое рыдание вырвалось из ее горла. Жаркие слезы покатились по лицу и закапали на газету, она обхватила себя руками за плечи и, раскачиваясь, запричитала:

– О Боже, нет! О Боже мой, нет! Такое невозможно! Этого просто не может быть… такое не могло случиться!

Но она знала: случилось.

Ноги у нее подкосились, и она рухнула, скорчившись от боли, на стул, вновь зажала рукой рот, силясь подавить крик гнева и страдания, готовый вырваться из ее горла.

Через некоторое время Тедди более или менее удалось успокоиться, чтобы просмотреть другие газеты. Она вполне отдавала себе отчет, что продолжать читать обо всем этом было бы нестерпимой мукой, но она потребовала от самой себя узнать все, что надлежало знать.