Женщины в игре без правил

— Так он же в Киеве, — засмеялся Кулачев.

— Знаешь, — грустно сказала сестра, — ты это не поймешь… Но отец, который не знает, как пахнут первые пеленки его ребенка, так отцом и не станет!

— Господи! — ответил Кулачев. — Какие семьи распадаются, все в запахах по маковку. А мы живем.

Но что-то в словах сестры было… Было…

Когда он приезжал в Киев и брал на руки хорошего крепкого малыша, он не испытывал ничего, кроме смущения и растерянности.

Поэтому, когда встал вопрос ребром и он виновато и робко сказал о своей неуверенности, Сима подхватила это без всякого отчаяния. Более того, она как-то трезво сказала:

— А с чего тебе туда хотеть? У родителей моих — идея, у меня любопытство и сын, у тебя должна быть я, ребенка ты не знаешь, но одна я маловато, да?

— Нет, — закричал он, — не маловато. Но я имею право на сомнение?

— Еще как имеешь, — ответила Сима. — Но чтоб не Иметь тебе от нас неприятностей, надо развестись. А то сожрут тебя патриоты. А если затоскуешь — приедешь.

Так они и расстались. Были письма-записки. Фотографии. Все реже и реже. Он съехал с квартиры на Дмитровке. За принципиальность в поведении с отщепенцами получил место в общежитии. И что там говорить — не было тоски о жене. Было недоумение — что это было у него с Симой?

Потом встретил Катю, красивую, умную. С ней было приятно показываться на людях, и все остальное тоже было высшего разряда. К тому времени Кулачев уже был большим специалистом по женской части. Имел свои особые пристрастия — маленькую грудь, например. Не любил «в процессе» кричащих и говорящих. Предпочитал затемнение. Не любил голых хождений в холодильник за куском колбасы. Не любил, когда к нему лезли языком в рот.

Потом ему объяснили, что он последователь европейских способов, а американские ему не подходят. «Неужели? — смеялся он. — А я сроду считал себя интернационалистом».

Катя до него тоже прожила бурную жизнь, получилось, что оба избегались и подустали. Они получили маленькую двухкомнатную квартирку в Останкинской деревне. Жизнь стала обретать принятые формы. Ездили к родителям в Челябинск, Катя всем понравилась, из Кургана туда же на денек прилетела «на просмотр» Алевтина, сказала, что Катя — женщина видная, товарная, но надо быстро рожать детей, потому что статистика нехорошая, когда перворожденный поздний. За это выпили всей семьей.

А уже в Москве Катя сказала, что с детьми бабушка надвое сказала: у нее отрицательный резус и были аборты, так что пусть «твоя родня на внуков особенно варежку не разевает. Одного, конечно, я вылежу… слышишь меня? Вылежу. Выносить не смогу». «Могла бы сказать раньше», — вяло подумал Кулачев. Катя не обманула. У нее подряд было два выкидыша, а потом она сказала, что не хочет получить из-за всех этих дел злокачественную анемию. У нее и так гемоглобин такой, что ниже уже не живут.

Пока суд да дело, Кулачев как-то признался себе, что и этот брак у него «мимо счастья». Был хороший, гостеприимный дом, машина, поездки туда и сюда, вместе и порознь, а потом как-то естественно вписались в интерьер другие женщины. Одни возникали на раз, другие подзадерживались. Был ли кто у жены, он не знал и не хотел знать. Но предпочитал, чтобы не было. Ведь тогда надо было бы что-то решать… Свой блуд Кулачев воспринимал философски, куда, мол, денешься, а вот измену жены, понимал, вряд ли смог бы принять. Однажды, в их хорошую минуту, Катя сказала:

— Знаешь, если у тебя где-то завяжется ребенок, то я пойму. Но об одном прошу, чтоб без обменов, разменов…

Чтоб мы с тобой лицо не потеряли на метрах и тряпках.

— О чем ты говоришь? — засмеялся он. — Какой ребенок? Уже почти сорок, могу и не вырастить…

— Это да, — сказала Катя. — Вас Всевышний просто расстреливает на ходу.

— Только не Всевышний, — ответил Кулачев. — Сатана.

— А он кто? Разве не всевышний? То же самое. Только другая контора. Параллельная структура.

Когда это было? Лет пять тому.

У него тогда никого не было, потому что он вовсю вошел в новые дела, крутился в политике. Жизнь ему нравилась, была пряной, разнообразной. День не походил на день, а выкидывал все новые коленца. Но Кулачеву это было интересно. Откуда-то появился новый тип девчонок-умех, лет по семнадцать, но с опытом парижских нана. Поинтересовался. Оценил. Одна дама, по нынешним меркам старуха, за тридцать, как-то зацепила его, и по тому, как занервничала Катя, понял: со стороны подруга являет собой опасность. Посмотрел внимательней — пожалуй, сорокалетней Кате страшновато, а вот ему — нет. И хоть впивались в него инструментально тонко, Кулачев понимал все: и куда ужален, и зачем, и как глубоко. Он дарил любовнице дорогие подарки, жалея ее за бесполезные старания. И Кате дарил тоже: за беспочвенные страхи.