Женщины в любви

Когда они были вдвоем и делали то, что им нравилось, в их замкнутом мирке им никто и ничто более не требовалось. И это были чудесные моменты свободы и наслаждения, понятные только детям, когда все в мире кажется волшебным и восхитительным приключением.

Они покончили с чаем, но продолжали сидеть, молча и серьезно. И тут Урсула, у которой был сильный и красивый голос, тихонько начала напевать «Анхен из Тарау»[24]. Гудрун, сидя под деревьями, слушала, и в ее сердце закралась щемящая тоска.

Урсула, сидящая и задумчиво воркующая песенку в центре своей собственной вселенной, казалась ей такой умиротворенной, такой самодостаточной, такой сильной и полностью лишенной сомнений, что Гудрун почувствовала себя лишней. Ее всегда мучило опустошающее, болезненное чувство, что она выброшена из этой жизни, что она наблюдает за ней со стороны, в то время как Урсула участвует в ней самым непосредственным образом; эта мысль о собственной невовлеченности причиняла Гудрун страдания и всегда побуждала девушку напоминать другим о своем присутствии, о том, что на нее тоже следует обратить внимание.

– Не возражаешь, если я под твою песенку займусь далькрозовой ритмикой[25], Торопыжка? – спросила она странным, приглушенным голосом, едва двигая губами.

– Что ты там говоришь? – спросила Урсула, поднимая на нее умиротворенно-удивленный взгляд.

– Споешь для меня – я потанцую по далькрозовой системе? – спросила Гудрун, страдая от того, что ее вынуждали повторять.

Урсула на мгновение задумалась, собирая воедино свои разлетевшиеся мысли.

– Чем займешься? – рассеянно спросила она.

– Далькрозовой ритмикой, – еще раз повторила Гудрун, страдая от своей застенчивости, даже несмотря на то, что причиной была ее сестра.

– Ах, Далькроз! Я не расслышала имени. Конечно – мне нравится на тебя смотреть, – воскликнула Урсула с живостью приятно удивленного ребенка. – А что мне петь?

– Пой, что угодно, а я подстроюсь под твой ритм.

Но Урсула, как бы она ни старалась, не могла вспомнить ни одной мелодии. И вдруг она запела насмешливым, дразнящим голосом:

– Моя любовь – благородная дама…

Гудрун, руки и ноги которой, казалось, сковала невидимая цепь, медленно начала танцевать в эвритмичной манере, перебирая и притопывая ногами, совершая медленные и размеренные движения руками – то раскидывая их в стороны, то поднимая над головой, то вновь мягко их разводя, обращая лицо к небу и ни на секунду не переставая отбивать ритм, притопывая ногами в такт песне. Она белым видением порхала то в одну, то в другую сторону в странном, импульсивном экстазе, точно подхваченная потоком магического заклинания, перебегая с места на место короткими пробежками.

Урсула сидела на траве и пела, ее глаза смеялись, она от души забавлялась, но в их глубине мерцали желтые огоньки – инстинктивно она понимала ритуальный смысл всех этих порханий, взмахов и наклонов белой фигуры ее сестры, охваченной первобытным, безрассудным, мятущимся ритмом и властным желанием, загипнотизировав, подчинить себе.

«Моя любовь – благородная дама, в ней много страсти и мало обмана», – звенела насмешливая, ироничная песня Урсулы, и Гудрун все быстрее и стремительнее кружилась в танце, перестукивая ногами, словно пытаясь сбросить с них какие-то невидимые оковы, внезапно выбрасывая руки вперед, вновь перестукивая ногами, устремляясь вперед, запрокинув голову и обнажая прекрасную полную шею, полуприкрыв глаза и ничего не видя. Желтое солнце стояло низко, клонясь к закату, и в небе уже показался тонкий, едва видный рожок месяца.

Урсула самозабвенно пела, как вдруг Гудрун остановилась и негромко окликнула ее дразнящим голосом:

– Урсула!

– Что? – очнулась Урсула, выходя от транса и открывая глаза.

Гудрун стояла, замерев, и с лукавой улыбкой показывала в сторону.

– Ой! – мгновенно испугавшись, вскрикнула Урсула и вскочила на ноги.

– Они ничего тебе не сделают, – раздался саркастический голос Гудрун.

Слева стояли несколько мохнатых шотландских коровок, которых вечернее солнце окрасило в яркие цвета. Они вонзали в небо свои рога и с любопытством тянули носы вперед, желая узнать, что тут происходит. Их глаза сверкали сквозь спутанную шерсть, а из кожистых ноздрей со свистом вырывался воздух.

– Они ничего нам не сделают? – испуганно воскликнула Урсула.

Обычно Гудрун боялась рогатого скота, но сейчас она полуотрицательно, полунасмешливо покачала головой, и на ее губах заиграла легкая улыбка.

– Урсула, по-моему, они очаровательны, – воскликнула Гудрун высоким, пронзительным голосом, похожим на крик чайки.

– Очаровательны-то очаровательны, – тревожно воскликнула Урсула, – но вдруг они на нас нападут?

Гудрун вновь взглянула на сестру с загадочной улыбкой и отрицательно покачала головой.

– Уверена, что нет, – сказала она, словно и сама пытаясь в это поверить; но в то же время она чувствовала внутри себя какую-то тайную силу и должна была испытать ее. – Садись и спой еще что-нибудь, – приказала она высоким, резким тоном.