Женщины Великого века

– Я пришел сказать тебе, о, прекраснейшая, подобная ночи Востока принцесса, нежнейшая, словно заря после грозы, что никогда не видел я женщины прекраснее. Благослови Всевышний твою матушку и трижды – твоего отца!

– Но… – растерянно пробормотала Мария-Анна де Конти, удивленная и смущенная одновременно. – Я вас…

К счастью, подоспел Сен-Симон и склонился перед дамой.

– Простите нашего гостя, госпожа. Со здешними обычаями он незнаком и не ведает, как следует обращаться к принцессе королевской крови. Пусть Ваша Светлость увидит в этом жесте лишь бесконечное восхищение…

Принцесса успела прийти в себя и милостиво улыбнулась. Ее голубые, как летние небеса, глаза словно стрелой пронзили черный омут пиратских глаз. Тот по-прежнему не отрывал взгляда от лица принцессы.

– Я польщена, дорогой герцог, – смеясь, произнесла Мария-Анна, – но скажите вашему другу, что так разглядывать женщину – неприлично, в нашей стране не принято столь вызывающе смотреть на дам.

Сен-Симон попытался, конечно, объяснить Абдалле, что хотела сказать госпожа де Конти, но все напрасно: бербериец не сводил с нее пламенного взгляда, более чем откровенного. Принцесса сочла за лучшее обратить все в шутку и снова рассмеялась, но по этому слегка дрожащему смеху было видно, что ей не по себе.

– Отлично, сударь, – наконец решилась она, кокетливо раскрывая веер. – Думаю, теперь вы вдоволь мной налюбовались. Мне пора уходить, Мадам меня спрашивала.

И это почти было правдой. Толстая принцесса Пфальцская безуспешно пыталась рассмотреть, что происходит в центре зала, ерзая на своем кресле. Но увидев, что ироничная и грациозная госпожа де Конти готова уйти, Абдалла остановил ее легким движением руки.

– Нет, я тобой не налюбовался. Хочу снова тебя увидеть!

Словно зачарованная властным тоном его голоса, мрачным и вместе с тем пылким, принцесса немного задержалась, совсем чуть-чуть. Все взоры были обращены на них, жадные, с нехорошим любопытством, и тогда вновь раздался смех Марии-Анны де Конти, которая стала быстро удаляться, легкая, стремительная, может, чересчур оживленная, провожаемая настойчивым взглядом араба.

* * *

С этого времени настроение Абдаллы заметно ухудшилось. Теперь Эстель не прикладывал усилий, чтобы удержать его дома: посланник никуда не выходил из особняка на улице Турнон. Целыми днями он валялся на куче разноцветных подушек, рассеянно покуривая кальян, уперев взгляд в потолок и витая неизвестно где. Если его беспокоили, он отгонял надоедливого визитера медленным жестом руки, а коли тот настаивал, та же рука опускалась на рукоять сабли.

И все же посланник иногда покидал резиденцию, постоянно сопровождаемый супругами де Сент-Олон. Араб посетил собор Парижской Богоматери, Шатле, обсерваторию, Парламент, Королевскую библиотеку и отвечал на многочисленные приглашения, однако его верным спутником сделалось тяжкое, неизлечимое уныние, на мрачном лице больше не появлялась улыбка, что вызывало тревогу у министра Поншартрена.

Однажды Абдалле посчастливилось увидеть ту, чей образ преследовал его неотвязно. Произошло это в зябкий мартовский день пополудни во время прогулки по саду Тюильри. Увидев издали Марию-Анну в конце аллеи, он готов был подбежать и наконец-то объясниться. Но ее сопровождала маркиза де Севинье: она указала ей на посланника, и та с испуганным криком скрылась в боковой аллее.

Отчаяние влюбленного было настолько сильным, что госпожа де Сент-Олон сжалилась над ним, ибо поняла, что речь идет о глубоком чувстве, хотя оно и овладело дикарем. Тогда она решилась передать принцессе любовное письмо и для верности отнесла его сама.

Послание потребовало немалого труда – Абдалла не был искушен в тонкостях французского, однако добрая женщина ему в этом помогла.

– Он и правда очень несчастен, – сказала она, пока принцесса его читала. – Мы просто не знаем, что с ним делать, а ведь вам известно, что от его расположения зависит судьба сотен пленников.

– А я-то что могу? Вы же не думаете, что я собираюсь его принять у себя и ответить на его пламенное чувство?

– Боже сохрани, Ваша Светлость! Одно лишь словечко, намек, немного надежды… чтобы он пришел в себя до своего отъезда, который, говорят, уже недалек. Умоляю, клянусь Вашей Светлости, что никто не узнает.

Принцесса явно колебалась. Вопреки ее воле все последующие дни она не могла избавиться от воспоминаний о горящем взгляде пирата, а когда представляла высокую величественную фигуру араба, по телу ее пробегала мимолетная дрожь. Не так уж легко, оказывается, иногда быть христианской принцессой, особенно если тебе всего тридцать, ты замечательно красива и, кроме того, вдовеешь уже тринадцать лет; муж, конечно, был просто отвратительным, но всё же…

Внезапно приняв решение, Мария-Анна подошла к итальянскому шкафчику из черного дерева и слоновой кости, открыла его, взяла что-то и передала жене дипломата.

– Держите! Вручите это ему и скажите, что я польщена его вниманием, но пусть не ищет со мной встречи. Иначе он вовлечет меня в большие неприятности. Старуха Ментенон просто не сводит с меня глаз.