Женщины вокруг Наполеона

Одной из самых хорошеньких и одаренных умственными способностями женщин при дворе первого консула и императора была супруга генерала Жюно. Кроме того, она была одной из тех немногих женщин, которые могли широким взором окинуть жизнь Бонапарта, потому что она знала его с самого своего детства. Она была свидетельницей его борьбы за свое существование, когда он без денег и без связей стучался во все двери в Париже, когда он, в изношенном мундире и нечищенных сапогах, неряшливый и неопрятный по внешности, был озабочен мыслью только о том, чтобы улучшить положение своей семьи и самому пробиться на дорогу. На ее глазах он поднимался со ступени на ступень к тому величию и блеску, от которого и на нее упало несколько лучей, когда она в качестве супруги губернатора представительствовала в столице Франции. И это еще не все: человек, который когда-то обедал в доме ее матери, потому что ему не на что было пообедать в гостинице, сделал ее герцогиней Абрантесской. Может быть, она мечтала даже и о королевстве. Ведь она сама была родом из княжеской семьи, потому что она была дочерью Панории Пермон, той самой, которой двадцатишестилетний Наполеон в своем стремлении к семейному очагу предлагал свою руку и сердце, но был отвергнут.

Уже давно семья Пермон, в особенности мать, была в дружеских отношениях с семьей Бонапарт. Они, как и Бонапарты, были тоже корсиканцы. Панория, однако, происходила из греческого императорского дома Компенов, которые в семнадцатом столетии вместе с несколькими приверженцами укрылись на Корсике. Позднее Панория переселилась в Монпелье вместе со своим мужем г-ном де-Пермоном, который благодаря удачным спекуляциям в Америке из маленького коммерсанта превратился в богатейшего поставщика армии. Там они вели весьма гостеприимный, почти расточительный образ жизни. В их доме нашел радушный прием больной отец Наполеона, когда в 1785 году во время путешествия во Францию жестокая болезнь подкосила его и вскоре свела в могилу.

После окончания Террора семья Пермон переехала в Париж. Однако революция причинила им полное разорение, и г-ну де-Пермону никогда не удалось восстановить свое состояние в прежнем виде. После его смерти его вдове и троим детям, двум дочерям и сыну, остались в наследство только долги. Семья Пермон по приезде в Париж тотчас же приняла самое теплое участие в молодом Наполеоне Бонапарте, который хотя и числился генералом, но не имел никакой должности. Он приходил ежедневно со своим другом и соотечественником Саличети, чтобы пообедать вместе с гостеприимными хозяевами, а также чтобы поговорить с Панорией о своей родине, о своей прекрасной Корсике.

В это время Лауре Пермон, будущей герцогине Абрантесской, было одиннадцать лет. От ее детского взора не ускользнула странная внешность несловоохотливого, почти всегда мрачного генерала Бонапарта, и тот портрет наружности Наполеона, который она рисует нам позднее в своих мемуарах, принадлежит к лучшим его изображениям в ту эпоху, когда только что начала восходить его звезда. Известно, что в ту пору герой Вандемиера был больше чем некрасив, и только в более позднем возрасте, когда его лицо поподнело, его голова приняла благородные римские очертания. «Но, – говорит мадам Жюно, – его взгляд и его улыбки всегда были неотразимы… Его прическа, которая теперь кажется нам такой странной на портрете, изображающем его на Аркольском мосту, была для тогдашнего времени очень проста, потому что все эти так ненавистные ему модники носили волосы еще длиннее, чем он. Но он настолько мало занимался собой, что его плохо расчесанные и плохо напудренные волосы прямо-таки портили его внешность. Также и с его руками позднее произошла большая перемена. В то время они были худы и смуглы. До какой степени Наполеон впоследствии, и по справедливости, считал свои руки красивыми, это известно всем. И когда я представляю себе, как он в 1795 году входил во двор нашего отеля, как он неловко и неуверенно шел к дому, надвинув на самые глаза старую порыжевшую шляпу, со своими скверно напудренными «собачьими ушами», свисавшими до самого темно-серого пальто, постоянно без перчаток, потому что это казалось ему излишней роскошью, в старых, плохо вычищенных сапогах, – словом, когда я представляю себе всю его вследствие необычайной худобы и желтизны кожи в высшей степени жалкую внешность и сравниваю ее с Наполеоном, которого я знала впоследствии, то мне кажется невозможным, чтобы это мог быть один и тот же человек».

Но именно как раз тогда, когда маленькой Лауре он казался таким жалким и некрасивым, его звезда начала восходить на горизонте. 13 Вандемиера сделало генерала Бонапарта героем и послужило началом его блестящей карьеры. Вскоре после этого он был назначен главнокомандующим итальянской армией, с которой он одержал свои первые сказочные победы.