Женщины вокруг Наполеона

Потом он сказал графине де-Шастене еще несколько любезностей по поводу ее книг, назвал ее музой и осведомился, продолжала ли она развивать свой музыкальный талант. По-видимому, он ничего не забыл из того, что видел и пережил в те майские дни 1795 года в Шатильоне. Но когда графиня несколько дней спустя поднесла ему свои произведения «Гений древних народов», «Удольф» и «Календарь флоры», то хотя император и принял их, но не написал ей ни слова благодарности, и Викторина де-Шастене больше никогда не встречалась с ним.

Глава V Богородица Термидора

Девятое Термидора положило конец царству ужаса. Словно проснувшись от кошмарного сна, бросились все французы, а особенно парижане, в головокружительный водоворот удовольствий. Ведь теперь не нужно было больше заботиться исключительно о сохранении своей жизни. Теперь смерть уже не караулила граждан из-за каждого угла, она уже не была единственным развлечением пресыщенного варварскими зрелищами народа. Официальные и частные увеселения не были больше подвержены тиранической цензуре.

Все эти перемены создали во Франции совершенно новый тип общества, разнузданного революцией и жадно стремившегося ко всем чувственным удовольствиям. Оно выросло на развалинах царства ужаса и состояло из смеси людей старого и нового режима, с более или менее республиканской окраской.

Львицей этого общества, самой окруженной, самой избалованной и влиятельнейшей женщиной Парижа была красавица Жанна-Мария-Игнация-Терезия Кабаррюс, разведенная маркиза де-Фонтене, возлюбленная и позднее супруга термидорианца Тальена. Ее маленькая белая ручка немало способствовала тому, чтобы раскрыть двери революционых тюрем и освободить томившихся там узников. Благодаря ее влиянию на своего возлюбленного было принято решение ниспровергнуть диктатора Робеспьера. Теперь освобожденная Франция лежала у ее ног. Она была предметом всеобщего поклонения. Народ называл ее «Notre Dame de Thermidor». И даже тогда, когда она уже давно не была больше супругой Тальена, когда она блистала в Люксембурге в качестве любовницы молодого директора Барра, когда народное остроумие дало ей прозвище «собственности правительства», даже и тогда она сохранила за собой репутацию ангела-хранителя, доброй феи. Ее салон в знаменитой «Хижине» был теперь, как и прежде, сборным пунктом всех знаменитых и прославленных умов тогдашнего времени.

Терезия Тальен умела создать около себя кружок прекрасных и обворожительных женщин, отличавшихся, как и она сама, изяществом, эксцентричностью и фривольностью нравов. Г-жа де-Новаль, г-жа де-Богарне, муж которой кончил жизнь на эшафоте и которая позднее делила с Терезией благосклонность Барра, г-жа Ровер, супруга депутата от монтаньяров, г-жа Шаторено, г-жа де-Форбен – все они помогали ей привлекать мужчин, при содействии которых она мечтала сделать из своего салона политический центр. Политические деятели того времени завязывали отношения и интриги в ее гостеприимном салоне, поставщики армии устраивали здесь свои дела, и все, кто только в то лихорадочное время имел прикосновение к официальной жизни, собирались у нее. Быть может, роли для тринадцатого Вандемиера были тоже распределены в ее салоне.

И если некоторые посетители Терезии Тальен и не имели какой-либо определенной политической цели, то они приходили ради ее действительно классической красоты, ее грации и изящества и ради ее превышающей всякую меру экстравагантности. Она позволяла себе такие вольности, которые даже в то далеко не целомудренное время вызывали порицание. Она блистала своей обнаженной красотой не только на своих приемах, у Барра или у Уврара, но, бравируя все мнения, смело выставляла ее напоказ на прогулках, в театре – всюду, где только она могла приковать к себе любопытные и жадные взгляды. Бросать вызов обществу, в особенности мужскому, было ее потребностью. Не появилась ли она в своей ложе в опере, как Диана, в античной наготе, прикрытая только тигровой шкурой?

Однажды, за несколько недель до тринадцатого Вандемиера, Барра привел к своей прекрасной подруге молодого артиллерийского генерала. Он был худ и мал ростом. Его бледное лицо обрамляли темные волосы, которые прямыми прядями спускались до самых плеч. Его форменное платье было старо и поношено. Полы его сюртука были слишком длинны, его обувь была весьма сомнительного изящества. Среди всех присутствующих в элегантном, обставленном со всей утонченной роскошью салоне он был самый незаметный и, конечно, самый бедный. Но его серые глаза сверкали огнем и живостью. Тонкие линии его рта выражали силу воли и решительность, а когда он говорил, его маленькая фигурка словно вырастала.