Женская дружба (СИ)

Медея не выдерживает, смеется, обнимает сестру прежде, чем та успевает вспыхнуть.

— О, дорогая, он же мальчишка! В чем-то он действительно может быть умнее, а в чем-то можешь разбираться лучше ты. К примеру, я до сих пор не все понимаю в работах своего супруга, но он не может понять разницу между кремом с ванилью и ванильным кремом. У тебя своя сфера интересов и познаний.

Молли смеется.

Именно за веселым смехом застает их входящий в дом Эмори. Молли немедленно тушуется, пока Медея поднимается и протягивает руки навстречу супругу. Тот ласково принимает ухоженные ладошки, целует сначала одну, потом другую, а затем бережно прикасается к бархатной щечке.

У них нет страсти, нет всепоглощающей любви, но Эмори уважает ее, и Медея старается отвечать ему тем же уважением: к его интересам, вкусам, потребностям. Наверное, поэтому их дом напоминает тихую гавань, без штормов и ураганов. Они ни разу даже не ссорились.

— Дорогой, ко мне приехала моя кузина. Не возражаешь, если она останется у нас на Пасхальные каникулы?

— Конечно-конечно. Если вам нужна свобода для женских разговорчиков, могу на время переехать к брату, — подмигивает он, после того, как приветствует весьма тепло родственницу супруги.

Молли ошарашенно смотрит на них круглыми глазами, и Медея испытывает невольный приступ гордости: она довольна своим мужем и домом.

— Н-нет, не стоит. Если я не стесню вас…

— Разумеется, не стесните. Медея вас очень любит, мисс Прюэтт, и грустит, потому что не может часто встречаться.

— Это называется разглашением тайн, — ни к кому не обращаясь, произносит Медея, на что супруг вновь тепло улыбается и удаляется к себе в кабинет, предварительно уточнив, что у них на обед.

— Идем, покажу тебе гостевую комнату.

Они поднимаются на второй этаж, Медея распахивает одну из дверей.

— А что там? — кузина указывает на вторую.

— Детская, — женщина чувствует, как тень набегает на лицо.

— Ты еще не…

— Нет. Боюсь, это из-за того, что я слабая ведьма. Даже зелья не помогают. Эмори не винит меня, но…

Бойкая, громкоголосая и с периодическим отсутствием такта Молли Прюэтт просто обнимает ее так крепко, как только может. И Медея позволяет себе на минуту утопить разочарование, осознание собственной неполноценности в дорогой ткани ученической мантии.

***

— Медея, можно? — Молли осторожно скребется в приоткрытую дверь.

Неужели совсем недавно они в этой гостиной обсуждали плюсы и минусы Артура Уизли? Неужели потом все Пасхальные каникулы Медея осторожно внушала сестре, что на сорок галеонов жалованья самого младшего служащего любого из отделов Министерства не прожить. Молли кусала губы, но без тлетворного влияния алого факультета соглашалась, соглашалась, соглашалась…

В ту пору гостиная была светла, радовали глаз гербарии на стене. Они и сейчас висят там, но теперь дом погружен во мрак, а серо-голубая мебель сливается с тенями, что расплодились в углах. На кухне причитает домовушка, мол, хозяйка не хочет есть, а ей ведь наследника кормить. Забегают племянницы Эмори, его брат не спускает глаз…

Все бесполезно, все… Эмори… он…

Так радовался, что наконец-то Медее удалось забеременеть. Кружил ее, хохотал несколько дней по любому поводу. А через месяц слег. Проклятие все-таки доконало его, оно оказалось гораздо сильнее и коварнее, чем предполагали медики.

— Да, заходи, — женщина приветственно машет бледной, как у привидения, рукой. Траурная мантия прикрывает серое, закрытое наглухо платье — любимый цвет Эмори.

Она любила супруга, пусть как друга, но терять друзей все равно больно.

Молли проскальзывает внутрь, садится на диван и складывает руки на коленях. В отличие от прошлого раза, когда являлась полненьким воплощением розовых цветов, сейчас она худая, даже тощая, во всем черном, с кулоном в виде четырехлистного клевера — подарок Эмори на ее последний день рождения.

Рука тянется к животу, в котором пульсирует жизнь. Так… приятно. Это ее, только ее.

— Прости, я не хотела бы тебя тревожить, но… мне больше не с кем об этом поговорить.

Медея не хочет говорить, она хочет раствориться в мягкой глубине кресла, но взгляд кузины откровенно паникующий, глаза подозрительно блестят. Мари, ее маленькая Мари, нуждается в ней.

— Помнишь, ты просила меня присмотреться к Артуру?

— Это было почти год назад, — устало напоминает Медея.

— Да, но тогда ты подхватила эту дурную магическую лихорадку, и у меня совсем вылетело из головы. Прости. Я сделала, как ты сказала… Артур… он… Не красив, у него в самом деле нет денег, но я думала, что это не беда. Мне бы хотелось, чтобы у нас было как у вас с Эмори… Прости… Пока… Артур где-то нашел огневиски и набросился на меня, сказал, что я начала отдаляться, а так быть не должно, ему не такое обещали…

Медее, честное слово, не до излияний сестры, но против воли она прислушивается, выбирает информацию, и гнев поднимается в груди. Кто-то пообещал ее дорогую кузину какому-то бедняку? Грубияну, посмевшему поднять на нее руку?!