Женская месть

Через десять лет после рождения Андрея его семья, исколесив полстраны, поскольку отец был военным, поселилась, наконец, в пристойном городе, в Риге. И Андрей, не без оснований, считал себя рижанином. Его самолюбие несло отчетливый отпечаток известного прибалтийского гонора, порой даже милого и безобидного. Его мироощущение живописно окрашивалось в тона Европы, конкретно той ее части, которая не осознавала еще, благодаря тогдашнему железному занавесу, что она, в общем-то, представляет собой всего лишь задворки славного континента, чем и спасала свою значимость и независимость в собственных глазах. Его вкусы были определены эстетикой рижской игрушечной опрятности. Андрей даже внешне походил на латыша: высокий, значительный в своем немногословии и спокойном темпераменте, с величественной посадкой головы, он выглядел как настоящий рижанин и чувствовал – как рижанин.

После 8 -ого класса Андрей, увлекшись джазом, объявил отцу, что будет поступать в музыкальное училище – учиться по классу саксофона. Отец разбил сыну в кровь губы – чтобы не мог тренироваться на своей дудке – и выгнал из дома. С этого времени и начались для Андрея скитания по чужим углам: становиться, как хотел отец, нужным народному хозяйству инженером, Андрей не мог бы при всем своем желании – это безоговорочно противоречило его природе, в его организме не было ни клетки, ни молекулы, ни атома, из которых мог бы образоваться подобный специалист.

Андрей, несмотря на проклятие отца, все же поступил в музучилище и, чтобы заработать на крышу над головой и кусок хлеба, пошел играть блюзы в ресторан. Впрочем, это было не самое плохое место в те времена для музыканта. Ему приходилось дружить и с одержимыми музыкой, совершенно сумасшедшими существами, и со жлобоватыми официантами, он спал и с неопрятными женщинами, отдававшимися ему за батон хлеба и банку варенья, и бесплатно – с дорогими валютными проститутками. Периодами он бывал подобострастным лабухом, готовым сыграть богатой публике за “парнос” все, что та пожелает, временами он забывал о материальном и воспарял в душевной отрешенности в немыслимые эмпиреи. Словом, Андрей Сафьянов имел возможность наблюдать жизнь в самых разнообразных ее проявлениях. Но он был достаточно молод тогда и извлекал удовольствия из всего на свете, несмотря ни на что.

Очень скоро Андрею стало ясно, что он не станет посвящать свою жизнь музыке, поскольку по натуре не был самоотвержен. Он не собирался класть самое дорогое и любимое, что у него было, а именно – себя, на алтарь искусства.

Когда Андрей в первый раз женился, он иронично произнес любимую, впоследствии часто употребляемую им характеристику своего бытия: “Жизнь – непроста”. Латышка Эрика была старше Андрея на десять лет. Не то чтобы он любил ее – Андрей сам себе охотно признавался в том, что его эмоции в отношении окружающих слишком слабы, – но тогда, женившись, он обрел свой дом и, что немаловажно для юноши на пороге восемнадцатилетия, возможность легального, регулярного и комфортного секса, за что испытывал подлинно нежные чувства к супруге. Так что этот брак был и по расчету, и без расчета. В общем, “жизнь – непроста”.

Но благость длилась недолго. Эрика сразу же родила дочь, и начались обычные при этом трудности и семейные скандалы. Боже! Что это были за сцены!

Окидывая мысленным взором свою прошлую жизнь, Андрей всегда поражался: как же ему, так любящему тишину и покой, барственную негу и парение духа, “везло” на скандальных, мелочных, истеричных женщин, умевших превратить его существование в бесконечный кошмар выяснений отношений. Приходя домой после ресторанной работы – с шумом в голове от плохой музыкальной аппаратуры – Андрей неизменно заставал плачущую навзрыд жену, которая тут же при его появлении начинала кататься в истерике по полу и кричать, что он, Андрей, конечно же, непременно ей изменяет. Эрика, разумеется, была права: Сафьянов изменял ей. Но ему удавалось это делать тактично и скрыто, ничего доподлинно она не знала и знать не могла, так что по всему выходило, что Эрика просто бесится с жиру. Тем не менее, никакие увещевания, заверения, убеждения не помогали. Эрика с ним развелась.

Жить опять стало негде, и Андрей здраво рассудил, что единственный выход из создавшегося положения – это поступление в институт в другом городе. Таким образом он убил бы сразу двух зайцев: получил бы высшее образование – не век же дуть в дуду пьяной жующей публике – и решил бы, хотя бы временно, проблему жилья.

Андрей выбрал журфак МГУ. И поступил на удивление легко. На первом же курсе – женился. На одногруппнице. Родители Елены принадлежали к тогдашнему привилегированному классу – они были торговыми работниками. Молодым тут же обломилась однокомнатная квартира в новостройке.

Но коварство судьбы для Сафьянова заключалось в том, что совершаемые им вполне разумные поступки оборачивались отчего-то неуправляемыми, просто-таки губительными для него последствиями.