Женская верность

БАБОНЬКИ

К закату того же дня Акулина добралась до места назначения. Предписано было явиться со своей лопатой и запасом продовольствия на неделю. Дорога шла через Федоровку, через Выселки, а собирали всех в Михайловке. Акулина направилась к сельсовету, в окнах которого теплился еле заметный огонёк. У крыльца остановилась. Приглядевшись, в темноте нашла щепку, соскребла с обувки налипшую за дорогу грязь, для лучшего вида потерла пучком травы, одернула юбку, поправила на голове платок и осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь.

В полутемной комнате на сбитых наспех нарах спали женщины, а двое так и вовсе в простенке на полу на охапке соломы. К окну был придвинут, судя по виду — бывший председательский, стол. На нем еле теплилась керосиновая лампа, на слабый свет которой и пришла Акулина.

— Не топчись зазря. Подымут затемно. Устраивайся, как сможешь, да узелок под голову положи. А там, кто завтра уйдет домой на побывку, тебе место будет.

Крупная рыжеволосая женщина, заправив под платок выбившиеся пряди, вздохнув, пожевала губами, устроилась поудобнее и уже в следующую минуту спала так, будто и не говорила ничего.

И тут Акулина под общее посапывание и причмокивание поняла, что нет сил не то, что где соломки подыскать подстелить, а хоть падай, где стоишь. Она села на пол с краю, возле спящих на соломе. Разулась, поверх обувки положила узелок — вместо подушки. Скрутилась в маленький комочек и, прижавшись спиной к одной из спящих, попыталась уснуть. Голова была тяжелой, гудели натруженные ноги, а сон всё не брал. В голове всплывали картины прошедшего дня. Но самое главное, что не давало покою её душе — это мысль о том, что где-то, совсем недалеко, воюет Тимофей. "Може, бог дасть свидеться". С этой мыслью сон накрыл маленькую фигурку. Ночь продолжалась и солдаты трудового фронта спали.

Ещё деревенские петухи не прокричали, а над речкой серой ватой стлался туман, когда в комнату, чуть скрипнув дверью, вошел сержант.

— Девоньки, подъём, — было в этих коротких, негромко сказанных словах что-то такое, что женщины на нарах зашевелились и, перебрасываясь редкими словами, будто и не спали тяжелым усталым сном, стали торопливо собираться.

— Сбирайтесь. Новенькая — подь сюда.

Акулина, уже успевшая обуться, подошла к столу, возле которого на единственном стуле и сидел сержант.

— Дай-ка гляну твою обувку.

— Да ты не стесняйся, он нам тут и за отца родного, и за начальство строгое, и за попа, токмо вот мужа никому заместить не желает, — все та же рыжеволосая баба легонько подтолкнула Акулину к столу.

— Болоболка ты, Марья. Однако баба справная, — говоря всё это, он, наклонившись, внимательно рассматривал обувку Акулины.

— У нас тут сухие, да не стертые ноги — самое главное. С кровавыми мозолями много траншею не нароешь. Да и с простудой свалишься — тоже не работник.

Удовлетворившись осмотром обувки Акулины поднял глаза: "С лопатой?"

— Как председатель велел. — Акулина протянула перед собой черенок лопаты, которую на ночь оставила у дверной притолоки.

Сержант поводил натруженной ладонью по черенку: "Годится".

Отполированный за картофельную копку черенок — хорошо помнил Акулинины руки.

— Идешь в ряд вместо убывшей. На месте всё сама увидишь.

— Становись.

Акулина вздрогнула и не сразу поняла — в чём дело. Но, женщины быстро выстроились, как потом узнала Акулина, в том порядке как работали. Одна из них потянула её за рукав: "Сюды тебе".

Сержант молча, серьёзно оглядывая каждую, обошел всех.

— Предупреждаю — немец рядом. Так что кому по нужде приспичит — никакого самовольства. Бегать куда указано. Обед сегодня будет. Обещали солдатскую кухню прислать.

Женщины ободрительно переговариваясь, направились к выходу.

Сразу за оградой последнего деревенского дома Акулина увидела извилистую траншею, которая одним концом упиралась в березовую колку, а другим — вплотную подходила к какой-то старой деревянной сараюшке. Перед траншеей возвышался земляной вал. Подойдя ближе, Акулина увидела, что траншея местами совсем мелкая, а местами — её с головой скроет. Перед этой траншеей также виднелись какие-то земляные сооружения. В этот момент небо озарил пробившийся сквозь туман луч восходящего солнца. В березовом колке звонко защебетала какая-то птаха. И тут же, перекрывая птичий щебет и тихие звуки раннего утра, что-то жутко ухнуло, потом ещё, ещё…

Кто-то громко взвизгнул. Двое кинулись к сержанту: "Убьют тута, как бог свят, убьют!" Остальные молча спрыгнули в траншею.

— Поясняю для новеньких, — сержант сделал паузу, пережидая разрыв, — сюда снаряды не долетают. Но на случай какого шального — сидеть в окопе и не высовываться всё время обстрела. Ясно?

Акулина стояла как вкопанная — где-то там, под этими жуткими разрывами, под пулями, в такой же холодной и мокрой траншее был сейчас её Тимофей.

— Господи, спаси и помилуй раба твоего Тимофея, Господи спаси и помилуй…

Акулина молча спустилась в траншею и начала копать. Мокрая земля тяжелыми комьями липла к лопате.