Женская верность

Очнулся я, смотрю кругом всё белое, чистое и красивое. Понятно, что не в госпитале. Думаю, может помер? И тут боль почувствовал, но не ту страшную, от которой в беспамятство впал, а вроде как маленький щенок скулит, но терпеть можно. Сколь так лежал — не знаю. Потом дверь слышу — приоткрывается. Я глаза прикрыл, жду — что будет. А сам сквозь щёлки подсматриваю. Вошла молодая женщина. Положила мне на лоб руку. Потом маленькой ложечкой губы смочила. Сам не знаю, как вдруг глаза-то и открыл. А она улыбнулась: "Вот и хорошо. Теперь начнёте силы набирать".

— Где я, — говорю, как дурак, а она:

— Вы пока поспите, потом я вам покушать принесу и всё расскажу. Да вы не беспокойтесь. Немцы далеко отступили. Опасности никакой.

А голос такой ласковый да спокойный. Я и вправду уснул.

Когда окончательно в себя пришел, то ужас меня обуял, я даже разобъяснить не могу какой. Жить не хотелось, и всё тут. Одной ноги нет. Да ноги до самой половинки… потрогать — страсть. Вырвало так, что всего сустава как не было. Однако от потери крови не помер потому, что, Марта говорит, нога на сухожилиях повисла и крупные сосуды с кровью не повредились. Когда она меня из могилы вытащила, то полевой хирург оперировать не хотел. Сказал, что на такую грязь никакого антисептика не хватит. Да и вообще шансов — никаких. Притащила она меня к себе домой полумертвого, собрала дома что ценного было да к знакомому врачу. А он старый, как пень. Сам потом видел. Но согласился. Только, говорит, сил уж нет, и придется ему помогать. Так и отрезали они мне ногу. Похоронила её Марта возле дома. Ходил потом смотреть на это место. А меня выхаживала долго. Но и это бы ещё пережил. Да выяснилось, что когда меня хоронить собрались, то документы похоронная команда, как положено забрала и солдатский медальончик тоже, значит, по всем правилам похоронку отправили. Так что меня вроде и нет на свете. Отписал сначала родителям, что, мол, так и так, ошибка вышла — жив Ваш сын. А мне так скоро ответ приходит, что похоронили их вместе с другими жителями деревни, так как всех вместе расстреляли немцы из-за партизан. Я к этому времени уже себе деревянную ногу сам соорудил. Смотреть срамно, да всё в хозяйстве не в обузу. А тут как такое узнал — запил, хоть был до этого не пьющий совсем. Как-то пьяный свалился с этой самодельной ноги, лежу на земле, смотрю в небо и думаю, что ж это оно не хочет солдата принимать? За что мне муки такие? А Марта нашла меня и волоком, как куль с дерьмом, так до самого дома дотащила. А у крыльца как заорет на меня: "За что ты меня так, за что? Да неужели, говорит, я самая поганая баба!". Эту ночь мы впервые провели вместе. И веришь ли, но никакого дефекта я у себя как у мужика не обнаружил.

— Повезло тебе, однако. Ногу оторвало вона до кель, а хозяйство сохранилось. Видать и впрямь бог планировал, что жисть твоя ещё продолжиться, — сосед нервно хохотнул. Ему явно было не по себе от услышанного. Но прерывать рассказчика, всё-таки, не хотел.

— Время шло. Сразу жене написать о таком своем виде не насмелился. А тут как-то вечером смотрю — Марту прямо наизнанку выворачивает. Чего, спрашиваю, никак отравилась чем?

— Отравилась, говорит, отравилась, — а сама смеётся.

Так и появилась у меня третья дочь. Ну, думаю, она меня с того света достала. Не могу её одну в это тяжелое время бросить. Вот подмогну немного дите подростить и домой. Дома-то похоронка на меня, значит и пенсию получают. А эта как тут? К этому времени документы мне Марта выправила, одной ей ведомыми путями. Только звался я теперь Ёрганом. А фамилия её, Мартина, значит. Но всё лучше, числиться живым, чем ходить покойным. Прошел год. Дочка наша ходить начала. А меня по ночам совесть и тоска стали так допекать, что жить со мной стало невозможно. Много слёз Марта вылила. Сколь раз себе клялся, собирайся да уходи, не тирань бабу. А как подумаю, что приду и всё разобъяснять буду — не могу. Тем временем Марта ещё дочь родила. Как-то тихо так, само собой.

— Я, говорит, женщина замужняя и это всё естественно.

Ладно, думаю, эту вот подращу, а там… Уж теперь и сам не знаю, как быть. Письма жене ни одного не писал, а то с них пенсию за потерю кормильца сымут. А горе она уж давно пережила.

— Ну, а счас-то ты куда направился?

— В деревню, где родители жили. Кто знает, может что узнаю… Али уж могиле поклонюсь.

Мужики еще немного поговорили о том о сём, и затихли. Только рассказчик за стенкой у Акулины всё ворочался и ворочался. То ли отрезанная нога болела, то ли душа, от которой ничего отрезать нельзя.

Акулина лежала и, растревоженная услышанным, молилась.

— Господи, если выпадет испытание рабу твоему Тимофею не на жизнь, а на смерть, помоги, отведи, помилуй. Пошли ему помощь, как послал этому человеку.

И долго ещё растревоженное сердце не давало ей покоя.

Глава 12

НА НОВОМ МЕСТЕ

Состав звякнул, зашипел паром и стал медленно подкрадываться к перрону. Акулина и Прасковья прилипли к окну. Поезд полз вдоль каких-то построек, а они никого из своих не видели.

— Устишку-то видишь, щёль?