Женская война

— Кто сражался с испанцами и был ранен в битве при Корби… — продолжал Помпей, приосанившись.

— Тот ничего не боится, не так ли? Ну, это очень кстати, потому что виконт не совсем спокоен… Слышишь ли? Предупреждаю тебя…

— Ого! — пробормотал Помпей, побледнев. — Вы боитесь?

— С тобой не буду бояться, храбрый мой Помпей, — отвечал юноша. — Я знаю тебя и уверен, что ты готов умереть, защищая меня.

— Разумеется, разумеется, — отвечал Помпей, — однако ж если вы очень боитесь, так лучше подождать до утра.

— Никак нельзя, добрый мой Помпей. Ты повезешь это золото на своей лошади. Я сейчас же сойду к тебе.

— Тут много денег, и не следовало бы ночью рисковать ими, — сказал Помпей, взвешивая мешок.

— Опасности нет никакой, по крайней мере, так уверяет Ришон. Проверь, все ли на месте. Пистолеты в кобурах, шпага в ножнах и мушкетон на крюке у седла?

— Вы забываете, — отвечал старый слуга, выпрямляясь, — что человек осторожен и не сделает ни единого промаха, если всю жизнь свою служил солдатом. Да, господин виконт, все оружие в исправности.

— Видите, — сказал Ришон, — можно ли чего-нибудь бояться с таким товарищем? Счастливого пути, виконт!

— Благодарю за пожелание, но путь далек, — ответил виконт с некоторым страхом, которого не мог прогнать даже воинственный вид Помпея.

— Ба, — сказал Ришон, — у всякого пути есть начало и конец. Передайте нижайший поклон от меня принцессе, скажите ей, что я готов до последней капли крови служить ей и господину герцогу де Ларошфуко, особенно не забудьте эти два слова: Бордо. — Да. А я пойду опять к господину де Канолю.

— Послушайте, Ришон, — сказал виконт, останавливая капитана за руку, когда тот уже начал сходить с лестницы, — если Каноль — такой храбрый офицер и истинный дворянин, как вы говорите, почему не попытаться привлечь его к нашей партии? Он мог бы сопровождать нас в Шантийи, я по дороге немного познакомился бы с ним и представил бы его принцессе.

Ришон посмотрел на виконта с такой странной улыбкой, что юноша, вероятно, по лицу его угадал все, что происходило в душе фрондера, и поспешно сказал:

— Впрочем, Ришон, не обращайте внимания на мои слова и делайте как знаете. Прощайте!

Пожав протянутую руку, виконт поспешно воротился в свою комнату, может быть боясь, что Ришон заметит его смущение, или, может быть, потому, что опасался, как бы его не услышал Каноль, чей громкий голос долетал до второго этажа.

Фрондер спустился с лестницы. За ним сошел и Помпей, небрежно неся мешок, дабы не показать, что там есть деньги.

Через несколько минут виконт, торопливо осмотревшись, чтобы убедиться, что он ничего не забыл, погасил свечи, осторожно спустился с лестницы, решился заглянуть через щелочку на нижний этаж, потом, закутавшись в широкий плащ, поданный ему Помпеем, опираясь маленькой ногой на руку слуги, легко вспрыгнул на лошадь, пожурил с улыбкою старого солдата за медлительность и исчез в темноте.

Когда Ришон вошел в комнату Каноля, которого он должен был занимать, пока виконт будет приготовляться к отъезду, радостное «ура!» едва не опрокинувшего стул барона засвидетельствовало, что он не злопамятен.

На столе между прозрачными — оттого, что они уже опустели — бутылками возвышалась приземистая и гордая своей округлостью фляга, оплетенная камышом; из промежутков между камышинками живой свет четырех свечей высекал искры топазов и рубинов. В ней содержалось превосходное старое коллиурское вино, обжигающее рот того, кто уже отведывал много других вин. Около нее находились прекрасный изюм, миндаль, бисквиты, сыры разных сортов, варенье из винограда. Трактирщик не ошибся в расчете, верность которого подтверждалась двумя совершенно пустыми бутылками и третьей, полупустой. В самом деле, кто бы ни прикоснулся к этому десерту, тот должен был бы даже при всей своей умеренности выпить много вина.

А Каноль вовсе не думал воздерживаться. Может быть, как гугенот (он происходил из протестантской фамилии и не расставался с религией предков), — как гугенот, говорим мы, Каноль не считал грехом много попить и хорошо поесть. Был ли он печален или даже влюблен, он всегда был неравнодушен к аромату хорошего обеда и к бутылкам особенной формы с красными, желтыми или зелеными печатями, которые держат в плену настоящее гасконское, шампанское или бургонское вино. Сейчас Каноль, по обыкновению, уступил соблазну: сначала посмотрел, потом понюхал, наконец попробовал. Из пяти чувств, данных ему доброй матерью-природой, три были совершенно удовлетворены; поэтому два остальных, проявляя кроткое терпение, ждали своей очереди с удивительным спокойствием.

В эту минуту вошел Ришон и увидел, что Каноль качается на стуле.