Женские истории в Кремле

Однажды Лариса Михайловна беседовала с писателем Львом Никулиным. Последний как бы между прочим сообщил ей, что в химической лаборатории его приятеля хранятся цианистый калий и синильная кислота. Ларису эта информация очень заинтересовала, и, немного поколебавшись, она попросила Льва Вениаминовича достать ей этот яд: «Если, например, попадешь в лапы белогвардейцев… Если обезоружат. Я — женщина, а это — звери». Разумеется, это только на крайний случай. Эта беседа имела неожиданное продолжение в жизни. В то время как Казань и ее пригороды были заняты белыми, Лариса Михайловна решила под видом крестьянки проникнуть в город и разведать силы противника. Это была очень опасная операция, но Рейснер со свойственным ей упрямством убедила командование, что ей это удастся. Проникнув в Казань, она действительно выяснила, где у белогвардейцев штаб, артиллерия и кое-какие другие детали дислокации войск. Утомившись после долгого хождения по городу, Лариса присела отдохнуть. Тут-то и разглядел красивую женщину молодой белогвардейский поручик. Не мудрствуя лукаво, он начал грязно приставать к ней, а когда получил решительный отпор, позвал солдат. Так Рейснер попала в контрразведку. На допросах она продолжала веста себя, как обычная крестьянка, старательно разыгрывая святую невинность. Неожиданно среди арестованных Лариса заметила двух матросов-балтийцев. Конечно же, они ее узнали. Ребятам оставалось жить несколько часов: беспомощные, окровавленные, они сидели неподалеку от нее. Матросы несколько раз переглянулись между собой, но Ларису не выдали. Поняв, что отсюда опасности ждать не стоит, Рейснер продолжила разыгрывать глупенькую крестьянку. Белогвардейцы поверили, но все же зачем-то заперли ее в сарае. Просидев там несколько часов, Лариса бежала. Она неслышно выбралась из своего заточения и вскочила в проезжавшую мимо пролетку. Возничий правильно оценил намерения измотанной, в изорванной одежде девушки. Долго петляя по городу, он привез ее домой. Как выяснилось позже, его сын тоже служил в Красной Армии. Авдотья Марковна — жена извозчика — накормила беглянку, снабдила одеждой, едой, деньгами, и Лариса отправилась назад к своим. Немного позже, на Волжском фронте, Лев Вениаминович вспомнил о ее просьбе добыть яд. Лариса ответила на это: «Хорошо, что не дали… Не пригодился. Хотя, с другой стороны, если бы не удалось удрать, что со мной сделали бы.»

Поездка в 1921 году в Афганистан, которая так радовала Ларису Рейснер поначалу, томительно затягивалась. Караванная тропа, соединявшая чужую страну с родиной, казалась тонкой, ненадежной нитью. Газеты и письма из Москвы шли почти месяц и сообщали о тревожном: разруха, голод. «Голод! Радио уже принесло это проклятое слово, и среди сытости и рабьего услужения оно бьет нас по щекам», — записывала она. Жизнь «под вечным бдительным надзором целой стаи шпионов» требовала от нее, не привыкшей молчать, молчания, от нее, слишком прямой, — дипломатической гибкости. Поражала забитость афганского народа, и в особенности женщин, отделенных от мира «складками своей чадры». Воительница за будущее, Лариса оказалась в глубоком прошлом… Ко всему этому она жестоко страдала от приступов тропической малярии, которые повторялись в непривычном климате очень часто. «Эта болезнь, — призналась она как-то Вере Инбер, — мучит не только тело. После припадка у меня остается ощущение полной пустоты, как будто пришло какое-то злое животное и объело всю зелень, которую я развела у себя в душе».

Оазисом в пустыне была творческая работа, но и тут Ларису связывали ограничения. В письме А. М. Коллонтай она жалуется на искусственно суженный радиус наблюдений. Природа и женская половина двора — как это мало было для ее закаленного в гражданской войне революционного темперамента! И вот из этих как будто отрывочных впечатлений завязывается книга «Афганистан». Книга, в которой есть все: и тоска по родине, и воинствующий дух автора, сам Афганистан — выжженная солнцем страна. Достаточно ей было посетить первую афганскую больницу, чтобы сделать безошибочный вывод: «Реомюр под мышкой… афганца — пограничный столб, единица, с которой начинается новое культурное летоисчисление». Выпускница женской годичной школы, публично сдающая свой первый и последний в жизни экзамен, в ее глазах не просто трогательный объект для наблюдения, а знамение времени, ибо «из этой первой задачи, решенной афганской девочкой, некий бес истории втихомолку приготовляет нечто… имеющее взорвать на воздух и этот вал с колоннами, и непроницаемые занавески гарема».