Огородников постучал по крышке соседнего бака, откуда высунулась голова Кривцова. Теперь они вслушивались вдвоем. Словно почувствовав, что его пение есть кому оценить, шофер грянул припев с удвоенной силой, а Огородников боязливо подхватил такие знакомые слова, только по-русски, для Кривцова:
For I know from your eyes
and I know from your smile
that tonight we’ll be fine,
we’ll be fine,
we’ll be fine for a while, —
пел работяга, крутя баранку.
Ведь игривый твой взгляд
и твой смех говорят:
не на шутку бои
от зари до зари
нам с тобой предстоят, —
пел Огородников.
– Atta boy! [2] – одобрительно крякнул шофер и, высунув окно руку, изобразил двумя пальцами колечко, то есть «высший класс».
Дальше они горланили в две глотки, на разных языках, но с одинаковым чувством:Помню, ты мне сказала тогда: «Не робей!»
Еще не было парочки в мире нежней,
ты была жеребенком горячих кровей,
высох я, по ночам трудясь, как муравей.
Припев подхватил Кривцов:
Но игривый твой взгляд
и твой смех говорят:
не на шутку бои
от зари до зари
нам опять предстоят!
Впереди показалась полоска шоссе. Вся троица распевала в полном упоении.
Я живу как отшельник в местечке глухом,
воздержанье давно соблюдаю во всем,
«Отче наш» регулярно твержу перед сном,
и тебя с нетерпеньем жду ночью и днем.