Женские церемонии

Мне вспомнилась Марианна, юная француженка, с которой я познакомилась несколькими днями раньше в «Дневной красотке», где она выступала в садо-мазо-шоу. Когда я стала задавать ей вопросы на эту тему, она подтвердила мою гипотезу: все мужчины — или любители, или просто любопытствующие, или сами практикуют теорию «господства и/или повиновения». В случае с женщинами все не так однозначно. Есть профессионалки, которые ищут случайных клиентов (как она, например), но было бы ошибкой полагаться лишь на одежду, чтобы их отличить. Обычные в таких случаях атрибуты (сапоги на шнуровке, кожа, каблуки-шпильки и т. д.) некоторые женщины носят с единственной целью — самоутвердиться. Не нужно также забывать, что некоторые профессионалки выступают в роли повинующихся, «жертв». Кстати говоря, я сама видела только одну импровизацию, где в роли «повелителя» выступал мужчина. Но это, я думаю, не показатель. Итак, приходится признать, что об этом нет точных сведений.

На самом деле, некоторые посетительницы весь вечер оставались в тени своих спутников, словно сопровождали их на вечеринку; были и весьма примечательные, и все не остались незамеченными. Я и сама, едва успев войти, оказалась под пристальным неотрывным наблюдением. Самые сногсшибательные cover-girls, какой бы огромной не была дистанция, отделяющая меня от их молодости и красоты, должно быть, испытывали, входя с надменным видом в «нормальные» заведения, то же самое, что и я в тот момент — одновременно будоражащее и тревожное чувство, что ты являешься предметом всеобщего вожделения. Правда, на мне было простое, без всяких украшений, черное платье со стоячим воротником, что профаны полагают признаком некоторой чопорности, но посвященные воспринимают как свидетельство определенных склонностей. Один мужчина даже отважился сделать мне предложение (речь шла о том, чтобы помучить его в туалете), которое я сразу отклонила, как слишком уж прямое. И потом, чужие «фантазии», разыгрываемые, проживаемые, выставляемые напоказ без всякого стеснения — это было для меня так ново!..

Когда я говорю «без стеснения», поймите меня правильно: по молчаливому соглашению, никто никого не заставлял действовать или подчиняться чужим действиям против воли. За этим следил мощный мускулистый охранник. Одетый в черное, опоясанный кожаным ремнем с заклепками и с такими же браслетами на руках, он расхаживал туда-сюда, следя за порядком, который, к счастью, не приходилось защищать. Он был здесь своим человеком и, кажется, пользовался всеобщим расположением. И немудрено — разве, проходя мимо нас, он не спрашивал: «Are you happy?» — что не предполагало никакого ответа, но придавало ему вид примерного ребенка?

Изумленная всем, что увидела, смущенная беззастенчивым поведением совершенно незнакомых людей, вначале я сохраняла осторожную позицию наблюдательницы. Впрочем, неудачного высказывания моего спутника, университетского преподавателя, оказалось достаточно, чтобы удержать меня от всякой инициативы. Он произнес слово «цирк», в котором было нечто обескураживающее для чувствительных душ, боящихся столкнуться с насмешливым непониманием. Я решила in petto: 1) в его присутствии сохранять сдержанность; 2) вернуться сюда в другой раз, как можно быстрее; 3) позволить себе, коль скоро приняла такие решения, несколько маленьких отступлений от правил, которые остались бы незамеченными моим спутником.

Несмотря ни на что, немые призывы были слишком искушающими, и мне очень хотелось удостовериться, что «это действует». Это и в самом деле действовало, и очень сильно: губы не противились укусам, а груди — царапанью ногтями. Напротив. Мимолетные касания вызывали такую острую реакцию, о которой я даже не подозревала. Да, мне обязательно нужно было вернуться, чтобы зайти дальше в головокружительных исследованиях чужих обжигающих прикосновений.

В следующий раз я пришла сюда вместе с подругой, высокой, стройной, очень элегантной, о которой большинство знакомых говорили: «Все еще красива». «Все еще красива!» Горькая сладость этого комплимента приводила ее в отчаяние — ее, по-прежнему, как и в двадцать лет, неравнодушную к юным воздыхателям! Но ее время ушло, и она это знала. Она ничуть не цеплялась за ухажера, который у нее оставался, сознавая (о, насколько хорошо!), что этим полностью растопчет свое самолюбие, а ради чего? Ради того, чтобы получить иллюзорную отсрочку приговора.

Однако при желании она могла бы отбросить убийственное наречие, это «еще», которое так ее терзало, и остаться «просто красивой». Впрочем, такой она, очевидно, и была в глазах молодых людей, которые не оставляли ее в покое, стоило нам расположиться на неудобных банкетках. Лесть, которую ей расточали в былые времена, она снова нашла — здесь и сейчас. Но хотела бы она, для того, чтобы «они оказались у ее ног», загнать их туда или даже равнодушно отшвырнуть? Знала ли она сама об этом?