Женские церемонии

Все лампы зажглись почти одновременно, издав несколько негромких щелчков подряд: самая большая, стоявшая на подставке возле дивана, другая, чьим основанием служила китайская ваза — на рояле, еще одна — на низком столике, затем остальные… Красная гостиная была залита светом. Не хватало лишь пламени камина.

Негр в пылу рвения торопливо зажег спичку и поднес ее к груде сухих веток, сложенных в очаге, которые тут же загорелись и, потрескивая, начали мало-помалу распадаться на мелкие обломки, между тем как пламя подбиралось к поленьям, лежавшим ниже.

Женщины сняли маски, и негр положил их на каминную доску, по обе стороны от статуэтки из обожженной глины, изображавшей какую-то юную воительницу.

Франсуаза с уверенным видом приблизилась к Себастьяну, который по-прежнему неподвижно стоял посреди комнаты. Она расшифровала инициалы, вытатуированные на его груди, потом обошла вокруг него, дотрагиваясь со всех сторон, словно собираясь снять мерку с этого тела, к которому прикасалась впервые. «Поздравляю!» — прошептала она мне, затем, уже громче, чтобы услышали все, спросила: «Можно задавать ему вопросы? Можно причинять боль?» Я ответила: «Да, пожалуйста. Он полностью в твоем распоряжении».

То ли удовлетворившись результатом своих исследований и больше ничего не желая в данный момент, то ли сочтя новую инициативу преждевременной, то ли ощутив внезапное замешательство перед полной свободой действий по отношению к Себастьяну, то ли… словом, она больше ни о чем не спросила и снова села на диван.

Себастьян не шелохнулся. Видел он что-нибудь или нет — он не должен был двигаться до тех пор, пока женский голос не отдаст ему приказ. Он не делал даже едва заметных инстинктивных движений, которые, например, помогают перенести вес тела с одной ноги на другую, чтобы избежать онемения. Казалось, он окаменел. Однако у этой статуи была теплая кожа и бьющееся сердце. Сколько времени он смог бы так продержаться, перед тем как почувствовать слабость и зашататься от усталости? Я не знала.

F. не нравилась эта крайняя пассивность. Ее не пришлось особенно заставлять, чтобы она созналась, что находит такое поведение скучным. Она предпочитала страстные порывы, сдерживаемые из страха перейти границы дозволенного — эти порывы она приветствовала, была к ним терпима или пресекала их — в зависимости от настроения.

В определении «крайняя пассивность» для меня ключевым словом было «крайняя». В этой крайности было что-то, побуждавшее меня ее разрушить, эта чрезмерность бросала мне вызов… и я словно со стороны услышала свой голос, который с угрожающей интонацией произнес:

— На колени!

И Себастьян опустился на колени.

— На четвереньки!

И он встал на четвереньки.

— Опустите голову! — Его голова склонилась к полу. — Не прогибайте спину! — И его плечи оказались на одной линии с ягодицами.

Ложе из живой плоти лишь слегка прогнулось, когда я вытянулась не нем, положив голову в углубление между лопаток. Недалеко от нас негр сидел на ковре по-турецки, положив руки на колени и ожидая новых распоряжений. Некоторое время он пристально наблюдал за мной. Я завела руки назад, чтобы соединить их на животе Себастьяна, и при этом свободная пола моего платья скользнула вбок, оставив меня полуобнаженной. Я резко поднялась. Негр опустил глаза. Хорошо.

Что было потом? Я не помню… все как в тумане… что-то не слишком значительное… Должно быть, прошло не очень много времени с того момента, как я увидела опущенные глаза прислужника — и вот теперь передо мной была кожаная плетка, которая наносила небрежные удары по пояснице Себастьяна — плетка, состоявшая из многочисленных мягких ремешков, связанных в узел. Они несильно ударялись по бедрам Себастьяна, скользили между ягодицами. Чуть дальше от нас Франсуаза подвела Мари к камину и усадила спиной к огню. Кончиками пальцев она проводила по ее губам, другой рукой расстегивая ее корсаж из черных кружев, освобождая руки и плечи. Корсаж сполз вниз и теперь удерживался лишь на запястьях. Затем он упал на белый мрамор камина. Широкая расстегнутая юбка Мари волной скользнула вниз, обвивая ее лодыжки и туфли на высоких каблуках.

На ней были черные капроновые чулки — мой подарок, — ^:1 натянутые почти до самой промежности и держащиеся на тонких подвязках, а также надетая по моей просьбе черная шелковая комбинация. Эту комбинацию Франсуаза оставила на ней лишь ненадолго — только чтобы полюбоваться ею и убедиться в нежности кожи, проведя указательным пальцем вдоль выреза.

Теперь моя красавица-подруга была полностью обнажена, если не считать единственного украшения — кулона из маркизита, поблескивающего во впадинке у горла, у основания шеи, такой тонкой и нежной, что ее можно было обхватить одной рукой. Ее гладкие черные волосы были коротко подстрижены в форме шлема, как у Луизы Брукс.

Она выглядела скромницей, со спокойным лицом без малейших признаков макияжа, с маленькой грудью, прикрытой очаровательным жестом скрещенных рук, словно для защиты от холода — грациозный андрогин, чей силуэт четко выделялся на фоне танцующих языков пламени.