Женские убеждения

Опять зазвучал смех – поддерживающий, одобрительный.

– Я в Лас-Вегасе – это целая история. Мне очень хотелось сбежать, потому что в студенческие годы родители заставили меня жить дома. Им важна была уверенность, что я не потеряю девственности. Знаете, это было не смешно. – Опять смех. – Рада вам сообщить, что с тех пор многое переменилось. Прекрасно, что у вас всех теперь гораздо больше свободы. Но со свободой приходит ощущение, что другие женщины не имеют к вам никакого отношения. А это неправда.

Она вновь сделала паузу и обвела зал взглядом, скользя глазами по лицам.

– Словом, в следующий раз, когда решите произнести: «Я не феминистка», вспомните все это. И внесите свой вклад в борьбу, которая еще не закончилась. – Пауза. – А, да, еще одно, последнее соображение. По ходу дела – ведь вы будете бороться за очень важные вещи – вы наверняка столкнетесь с сопротивлением, иногда бороться будет непросто, и вы, возможно, собьетесь с пути. Суть состоит в том, что далеко не все станут с вами соглашаться. Далеко не все вас поймут. Или полюбят. Да, кто-то будет на вас страшно злиться, может, даже полностью отвергать – и принять это будет непросто. Но я считаю, что если ты занимаешься важным делом… если вас это хоть сколько-то утешает, я вас точно люблю.

Она улыбнулась короткой ободряющей улыбкой – и тут оно случилось: Грир сдалась, вверилась ей полностью, приняла ее – захотелось, чтобы это ощущение длилось вечно. Слова Фейт, что она их всех любит, явно были шуткой, но Грир, слушая Фейт, почувствовала, что действительно вроде как влюбляется. Грир знала, каково это – влюбиться: так появление в ее жизни Кори потрясло ее до самого основания, взбаламутило все клетки организма. Здесь было то же самое, но без сексуальной составляющей. Ощущение было лишено чувственности, однако слово «любовь» все равно к нему подходило: любовь, которая цветочной пыльцой витала в воздухе вокруг Фейт Фрэнк.

Наверняка ведь и остальные ощущали то же самое? И даже если они много лет провели в подростковом ступоре, разглядывая себя во всех мыслимых отражающих поверхностях, хмурясь в ответ собственному образу, когда выдавливали прыщик, из которого на зеркальное стекло брызгало зеленоватое, похожее на молоко содержимое, и жаловались друзьям на придурков-родителей или насильно тащились нынче вечером в эту церковь, хотя на деле были именно такими, как говорила Фейт: невозмутимо заявляли всем и каждому, что никакие они не феминистки; но сейчас в душе у каждой прозвонил пробуждающий гонг. Он все дрожал и дрожал, казалось, не стихнет никогда, ибо перед ними сидела эта новая невероятная женщина, которая так замечательно описывала их место в непонятном мире, куда им предстояло вступить. От этого каждой хотелось стать больше, чем она есть.

Фейт произнесла:

– Ну что ж, похоже, я вам сказала все, что могла. А теперь помолчу и дам вам возможность поговорить. Спасибо, что выслушали.

В зале загремели одобрительные аплодисменты – звучали они так, будто на сковородку с горячим маслом что-то падает с большой высоты. Грир тут же захлопала в ладоши «как ненормальная» – так она потом это опишет Кори. Хотелось хлопать не тише, чем все остальные.

Кто-то в задних рядах крикнул: «ФЕЙТ – ВЫ ВООБЩЕ БОМБА!», а еще кто-то: «САПОГИ – ПРОСТО ЧУМОВЫЕ!», на что Фейт рассмеялась. Смех у нее, разумеется, был замечательный. Голова запрокинута, рот приоткрыт, горло напоказ – похожа на гладкого грациозного тюленя, который сейчас проглотит рыбку.

Температура в церкви поднялась на несколько градусов от жара человеческих тел и возбуждения зрителей, запах нагретой кожи и сырой одежды стал еще сильнее. Обстановка накалялась. Фейт обвела аудиторию взглядом, и руки взметнулись вверх.

Был скучный заученный вопрос: «Что бы вы посоветовали современной молодежи?», а потом вопрос провокационный – Фейт попросили собрать на ужин гостей ее мечты. «Приглашать можно кого угодно, – уточнила спрашивающая, – вне зависимости от страны и эпохи. Кого бы вы выбрали?» Грир впоследствии вспомнила, что Фейт пригласила Амелию Блумер, в честь которой был назван ее журнал, модную молодую вокалистку Опус, итальянскую художницу эпохи барокко Артемизию Джентилески, авиатриссу Бесси Колман – первую афроамериканку, получившую лицензию пилота, Дороти Паркер, обеих Хепберн, Одри и Кэтрин, «потому что мне нравится их стиль», сказала она, и всех четверых Битлов. И, наконец:

– Чтобы не заскучать, добавим парочку убежденных антифеминисток, – сказала Фейт. – Хотя меня, наверное, будет подмывать плюнуть им в тарелку.

Эту часть Грир пропустила – отвлеклась, соображая, кого бы она пригласила на ужин: оказалось, что сильнее всего ей бы хотелось пригласить Фейт Фрэнк. Она представила себе, как Фейт уютно устроилась в зале их общаги на первом этаже, в своих классных высоких сапожках, жует лапшу быстрого приготовления, которую Грир и Зи разогрели ей в микроволновке.