Женский чеченский дневник

Придется ехать в Назрань ради одного звонка. В первую очередь нужно позвонить матери. Та, наверное, перепугалась, увидев ее фотографию в «Новостях», и теперь шумит большой грудью на всю квартиру. Ее фотография... Интересно, какую показывали? Страшную или красивую? Нужно снять себя красиво и передать фото во все редакции, которые в будущем могут ее искать через телевизор. Чтобы вся страна знала, какая она, Наташа, красивая. Жаль, в полный рост не покажут.

Главный редактор «Ичкерии» пожаловал в дом Розы сам. Он оставил в редакции свою чеченскую брезгливость и бумажные папки. Рассказывал о событиях в соседних селах – тех, которые интересовали его газету и могли заинтересовать Наташу. Предлагал съездить на место событий вместе.

– Спасибо, – поблагодарила Наташа, в отличие от него она не могла быстро оттаять, и под влиянием вынужденной ласковости главного редактора забыть тот крепостной камень, на котором плакала в свой день рождения. Ей казалось, она до сих пор задом чувствует его холод. Камень был холодным. – Завтра я уезжаю в Назрань. Вернусь, обязательно к вам зайду...

Она сняла с гвоздя на стене свои штаны и свитер, сложила в сумку. Посмотрела по сторонам – ее расческа на тумбочке возле софы. Туда же ее – в сумку. Роза сидела на табурете за столом, подперев щеку рукой, и с какой-то тоской следила за ее сборами.

– Уезжаешь... – в который раз выдохнула она. – Ваа-ай...

– Роза, ты целый день на работе, а твои дети бегают во дворе, – Наташа застегнула «молнию» на сумке. – Село будут бомбить, вы живете рядом с комендатурой. Детям здесь нельзя оставаться.

– Я не могу уехать, – вздохнула Роза, отнимая ладонь от щеки. – В госпитале нужны руки... А я мужа жду. Я уеду, он вернется. Дома никого. Плохо будет...

– Плохо будет, если твои дети погибнут!

– Что ты от меня хочешь, Наташа? – обиделась Роза и ушла к раковине мыть посуду. – Я все равно никуда не поеду.

– У тебя есть родственники в Ингушетии?

– Мать в Назрани живет...

– Мать в Назрани?! Так почему же ты до сих пор к ней детей не отвезла?!

– У меня нет денег на дорогу, – Роза окончательно обиделась и терла тряпкой посуду, демонстративно не поворачиваясь в сторону Наташи – могла бы и сама догадаться, что у нее денег нет.

Наташа походила по комнате – по часовой стрелке и против. Измерила ее вдоль и поперек. Посидела на софе. Постояла у окна. Попинала сумку. Роза оттерла и сполоснула всю посуду. Расстелила на столе чистое полотенце, поставила на него сушиться стаканы и блюдца. Ножей и вилок в доме по-прежнему не было. Роза молчала, но ее одеревеневший затылок и затекшая спина как будто говорили – могла бы и сама догадаться и не унижать Розу ненужными вопросами. Вопросами, без которых можно было бы обойтись.

– Я отвезу детей в Назрань, – наконец, решилась Наташа.

Если Роза согласится, путешествие через разбитые войной города по неспокойным дорогам с тремя детьми будет мучительным. Но она не могла просто взять и уехать из села накануне обстрела, оставив босых детей, с которыми несколько недель жила бок о бок, во власти события. А потом вернуться, когда все затихнет, и героически снять последствия этого самого события. Нет, так она не могла.

– У них нет обуви... – Роза дернула головой, но на Наташу не посмотрела.

– Мы купим им обувь.

– У тебя тоже денег нет, – Роза посмотрела на нее в упор. Карие блюдца глаз заполнились выпитым чаем, и Роза вытерла их кухонным полотенцем.

– У меня есть заначка, – призналась Наташа.

Вот и пригодились сто долларов...

На вещевом рынке среди больших цветастых полотенец, женских платков и мужских лаковых туфель плохого качества они отыскали детские сандалии для девочек – семилетней Луизы и пятилетней Принцессы – и кроссовки для старшего сына Розы – девятилетнего Магомеда. Наташа долго торговалась – она знала цену таким вещам. Внимательно разглядывала каждую пару – ее на рынке не проведешь. Купила пару шерстяных колготок для Принцессы, а на Луизу надела свои лосины. Они сразу же собрались гармошкой, и Наташа вспомнила Ленку, когда та была маленькой, Ленку с вечно пузырящимися на коленях колготками, и заспешила в Назрань.

Вечером они, как обычно, сидели на кухне. Печка не топилась. В слабом свете свечи Роза, сложив руки на коленях, сидела на табурете, тихонько раскачивалась, как будто пришло время кого-то хоронить, и молчала, больше не жалуясь на то, что печь нечем топить, а хлеб – нечем резать. Временами она вздыхала, приподнимая руки и снова опуская их ладонями на колени. Наташа тоже молчала, решая про себя очень важный вопрос – возвращаться ей в Москву без интервью с Дудаевым или нет? Как быть – уехать и прилюдно признать свое поражение или отвезти детей в Ингушетию, к бабушке в Назрань, а самой снова вернуться сюда и отснять обстрел Ведено? Она еще не ответила на этот вопрос, когда в дверь постучали.

Вошла соседка. Подошла к Наташе и положила перед ней на стол пачку денег.

– Забери моего сына тоже. Отвези в Москву. Это деньги на самолет. Там его встретят родственники... Пусть пока у них поживет. Пока здесь стреляют.

– Забери, я тебя прошу, ты же других забираешь.