Женский декамерон

И пошла наша дурочка, и дала такую телеграмму: «Решила взять детей Кати себе. Если хочешь жить со мной дальше, приезжай за нами». Гриша, получив такую телеграмму, глазам не поверил. Побежал он на переговорный пункт и заказал телефонный разговор с Кривым Рогом, вызвал Любу. Она ему по телефону подтвердила, что хочет взять всех семерых. Гриша думал три дня, а на четвертый явился в Кривой Рог и забрал свое внезапно выросшее семейство.

Мы с Ниной деньгами помогали, конечно, но думали, что Любы надолго не хватит: позабавится, увидит, что не так это просто — растить семерых, и оставит свою затею. Сердились на нее мы очень: ведь придется решать заново судьбу детей. Дети-то первыми и будут страдать. Но вышло иначе. Год проходит, второй, а Люба только крепче к детям привязывается. И они, бедняжки, ожили; последние-то годы у них тяжелые были, пока отец болел, пил, а мать переживала. А тут новая молодая мама, веселая, добрая. Они без ума от «мамы Любы», так и виснут на ней с утра до вечера. Старшие помогают ей по дому, за младшими приглядывают. Но жить Любе, конечно, очень непросто. Учебу пришлось бросить, работу в ателье тоже. Устроилась она уборщицей в учреждение неподалеку от дома — и деньги какие-то для семьи, и время остается для работы по дому. Гриша тоже к детям привык, но уж работать ему приходится на полторы ставки и еще постоянно искать приработок. От государства никакой помощи, потому что детей усыновить Любе с Гришей не разрешили, мол, и сами еще на ногах не стоят, а только назначили их опекунами: «Можете детей содержать — содержите. А если нет, то сдавайте в детский дом». А пенсия за родителей — на нее на семь ртов и хлеба на месяц не купишь.

Смотрю я иногда на нашу Любу и думаю: «Как жаль, что так судьба у самой талантливой из нас неудачно сложилась. Нина врач, я ответственный работник, а Люба — уборщица. Обидно!» А иногда думаю совсем обратное: «А может, в этом Любин самый большой талант проявился, в том, что она дала дом и счастье этим семерым детишкам?»

Одно только мне жаль, что Люба так теперь и останется без образования и без профессии. Ну что такое уборщица? Это же не профессия, а так, заработок. Вырастут дети, разлетятся, останется Люба одна у разбитого корыта. Хорошо, если дети вырастут сознательные, будут помогать своей «маме Любе». А работы интересной у нее уже не будет, чем жить она станет? Или вот пенсия. Я и Нина заработаем себе хорошую пенсию, а кто — будет эти пенсионные деньги нам платить? В основном Любины дети: у нас-то с Ниной по двое, а у нее семеро. А пенсия у нас с Ниной будет втрое больше, чем у Любы, хотя ее дети на этот самый пенсионный фонд будут втрое больше наших работать. Как вот подумаешь на таком государственном уровне, так понимаю — несправедливость! Получается, что вроде как наше общество паразитирует на материнских чувствах тех женщин, которые решаются воспитывать много детей.

Женщины восхитились поступком молоденькой Любы, но и посочувствовали ей.

— А ты, Валентина, никогда не пробовала говорить об этом в своих партийных кругах?

— Пыталась. Да никто и слушать не хочет: «Пусть каждая женщина сама решает, что для нее важнее — интересная работа и пенсия или дети». Вот и весь ответ.

— А что вы думаете, Галина?

— Что я думаю? А что не обеднело бы государство, если бы таким матерям давало возможность учиться, пока дети растут. Вместо того, чтобы вечерами шваброй по грязным полам шваркать, они могли бы дома сидеть за учебниками, а когда дети подрастут — работать два-три дня в неделю по профессии. Не так уж много у нас таких многодетных семей осталось.

— А я так думаю, — сказала Ольга, — что за материнский труд надо начислять обычный рабочий стаж для пенсии, вот что! Это Валентина верно сказала, что пенсию-то потом для нас будут зарабатывать дети тех матерей, что не о себе думали, а о детях. Несправедливо это!

Все согласились с Ольгой и снова обратились к Валентине: