Женский клуб по вторникам

Брук жестом показала на полку, переполненную картинами. Хорошими картинами. Она рисовала людей, собак, деревья и другие характерные образы, несмотря на то что такие образы вышли из моды много лет назад. Брук знала об этом, но рисовала то, что велело ей сердце. Людям нравились ее работы. За годы она продала много холстов и получила много заказов, но никто не писал о ее работах, никто никогда не перепродавал ее картины. Она так и осталась в тени.

— Холсты дорого стоят, — объяснила Брук матери.

— Я оплачу все твои долги, — сказала ей мать.

— Дело не в деньгах, дело в нехватке места, — ответила Брук. — Я не могу смотреть на эти картины, сложенные здесь, словно дрова. Мам, я не могу положить в эту кучу дерьма, которое мы здесь прячем, еще одного красивого ребенка. Я пыталась рисовать маленькие картинки, но это не для меня. И я не хочу прекращать рисовать, но я хочу прекратить накапливать полотна, которые никто не видит. Когда я перестаю рисовать, я чувствую, что внутри меня образуется пробка, и мне просто необходимо ее вытолкнуть, но, знаешь, потом все возвращается к я-устала-рисовать-вещи-которые-никто-не-видит, поэтому я решила закрасить этот хлам. Так я могу продолжать создавать дерьмо, не создавая горы дерьма.

— Это не дерьмо, — прошептала ее мать.

— Хлам, — поправила себя Брук. — Я тоже не думаю, что это дерьмо. Никто так не думает. Но и золотом это тоже никто не считает. Когда никто не смотрит на них, они вроде как мертвы, эти вещи, что я нарисовала. Ты бы не стала складывать на пол icy своих мертвых детей, а я начинаю чувствовать, что именно этим и занимаюсь. Они мои великолепные, огромные, мертвые, нелюбимые дети, и, по крайней мере, таким способом я могу их как-то вернуть к жизни. Боже, мама, не плачь.

Мать Брук рыдала в свой стакан.

— Это моя вина.

— Ага, конечно, в смысле, если ты хочешь так думать.

Это сработало. Мама засмеялась.

— Это не вопрос вины, мам. Просто я выбрала поле деятельности с очень маленьким кругом победителей. И я не одна из них. Я далеко не одна из них.

Сидя в тишине, они обе страдали, думая о неудачах Брук. Мать Брук молчала, пока ее дочь покрывала грунтом три или четыре полотна, убирая неровные места и готовя их к новой краске.

— Спасибо за чек, — сказала Брук спустя какое-то время.

— Купи себе что-нибудь хорошее, — тепло ответила ей мать.

Брук улыбнулась, хотя и знала, что в магазинах нет того, что могло бы доставить ей удовольствие. То, как ее мать сказала это, то, как на ее лицо падал свет, очаровало Брук, и на мгновение, в предвкушении нового приключения, она подумала, что хотела бы нарисовать мать одновременно печальной и любящей. Но Брук колебалась. У нее уже было так много замечательных портретов матери. Дом и полки в студии были заполнены ими. Ей вдруг захотелось нарисовать своих маленьких племянниц. Она подарила бы картину сестре. Она сделала бы ее красивой и наполненной счастьем, зная, что Кэрол повесит картину у себя дома и у нее найдется множество восхищенных поклонников, которые будут рассматривать это произведение искусства и вдыхать в него жизнь. Брук нащупала конверт с фотографиями и принялась за работу.

Ее мать исчезла. Комната больше не существовала. Желтый цвет платья племянницы начал ласково, словно любовник, нашептывать Брук: «Добавь в меня больше синего, больше синего, милая. Дай теням ложиться, замечательно, замечательно, я восхитителен». Брук работала, пока у нее не заболели ноги и не заурчало в желудке. Где-то в студии лежал наполовину съеденный сандвич, и постель ждала, когда Брук упадет в нее, усталая, но счастливая.

Картина получилась хорошей. Маленькие племянницы выглядели на ней так же чудесно, как в жизни, и ее сестра наверняка радуется от удовольствия, видя, что ее малышки будут жить вечно в мгновении красоты. Кэрол повесит картину там, где ее увидит каждый, входящий в дом. И потом, когда Брук с сестрой и матерью не будет на этом свете, когда пройдет много времени, может быть, ее племянницы будут спорить о том, кому достанется чудесный портрет двух маленьких девочек, которыми они когда-то были.

Старшая выиграет. Старшие всегда выигрывают. И повесит прелестную картину, на которой изображена она, беспечная малышка в бледно-желтом платье, там, где все смогут восхищаться ей. Она умрет. Все умирают. Она завещает чудесный портрет маленьких девочек, написанный в желтых тонах, одному из своих внуков. Так картина и будет переходить все дальше и дальше, пока ее новый хозяин не забудет, кем были эти две девочки, но он или она, этот воображаемый отдаленный потомок Брук, будет все так же любить страстное сплетение желтого цвета с синим. И тогда Брук будет жить вечно.

— Если это все, что у меня есть, — думала Брук, засыпая, — нужно сделать так, чтобы мне было этого достаточно.

8 Атланта Джейн