Женский портрет

Миссис Тачит не видела причин дожидаться в Лондоне продажи дома. Отобрав из мебели то, что надлежало отправить в ее итальянское жилище, она препоручила остальное аукционеру и отбыла на континент. В этом путешествии ее, само собой разумеется, сопровождала племянница, получившая теперь более чем достаточно досуга, дабы измерять, взвешивать или иными возможными способами оценивать упавшее ей с неба богатство, с которым косвенно ее поздравила мадам Мерль. Изабелла много размышляла над переменой в своем положении, рассматривая ее с самых различных сторон, но мы не станем восстанавливать ход ее мыслей или искать объяснений тому, почему на первых порах она чувствовала себя подавленной. Но, если радость пришла к ней не сразу, все же период этот длился недолго: очень скоро она решила, что быть богатой хорошо, богатство давало возможность быть деятельной, а это необычайно приятно. Деятельность достойно противостояла никчемной слабости, особенно пресловутой женской слабости. В нежном юном существе слабость скорее благо, но, конечно же, рассуждала Изабелла, существует иная, высшая благодать. Правда, сейчас, после того как она отправила чеки Лили и бедняжке Эдит, ей больше нечего было делать, но Изабелла не сетовала на судьбу за тихие месяцы, которые ввиду ее траура и вдовства тетушки, только что потерявшей мужа, им должно было провести вместе. К открывшимся перед ней возможностям она относилась очень серьезно, приглядывалась к ним с какой-то трепетной свирепостью, но пользоваться ими не спешила. Первые шаги в этом направлении она сделала только в Париже, куда приехала с тетушкой на несколько недель, и путь, который она избрала, разумеется, оказался крайне банальным. Он и не мог быть другим в городе, чьи магазины вызывают восхищение всего мира, куда ее неумолимо повлекла тетушка, которую в превращении племянницы из золушки в богатую наследницу интересовала прежде всею практическая сторона.

– Ты теперь самостоятельная женщина, изволь же войти в свою новую роль – и играть ее как следует, – заявила она Изабелле самым категорическим тоном, добавив, что первейшая ее обязанность окружать себя только красивыми вещами. – Ты не умеешь с ними обращаться, значит, надобно учиться. – И это была вторая предписанная Изабелле обязанность. Изабелла не возражала, хотя ни то ни другое не воспламеняло ее воображения. Она мечтала обрести большие возможности, но не те, которые сейчас перед ней открывались.

Миссис Тачит не любила менять свои планы, и коль скоро она, еще до смерти мужа, решила провести часть зимы в Париже, то и не видела оснований лишать себя – тем паче племянницу – такого удовольствия. И хотя они предполагали жить уединенно, это не помешало ей ввести Изабеллу без излишней помпы в небольшой круг соотечественников, обитавших в соседстве Елисейских полей. С доброй половиной членов этой милой американской колонии миссис Тачит состояла в самых близких отношениях, разделяя их жизнь вдали от родины, взгляды, времяпрепровождение и скуку. Изабелла видела, с каким усердием они являлись к тетушке в отель, и осуждала их с беспощадностью, которую следует, по всей вероятности, объяснить ее тогдашним возвышенным представлением о человеческом долге. Она решила, что их существование, при всей окружающей их роскоши, совершенно пусто, и даже навлекла на себя неудовольствие, так как повторяла это каждое воскресенье, когда американские добровольные изгнанники увлеченно навещали друг друга. И хотя ее аудиторию составляли люди, слывшие верхом добродушия у своих поваров и портных, кое-кто все же нашел, что ее умные, по общему приговору, речи не шли ни в какое сравнение с остротами из новых комедий.

– Вы очень мило здесь живете, но куда это вас приведет? – вздумалось ей однажды спросить. – На мой взгляд – никуда, и, по-моему, такая жизнь непременно должна наскучить.